Аномалии мистика и не только

Страшная колдовская сила Когда моя мама в первый раз приехала в глухой северный посёлок с ещё маленькой старшей сестрой на руках, то почувствовала себя не в своей тарелке. Ей не понравились старые деревянные дома, из окон которых глядели злые недоброжелательные лица. Маму поселили от работы в одном из таких домов у странной одинокой женщины. Отец тогда был в плаванье (он ходил в море на промысловом судне). Женщина, у которой поселилась мама, сразу же стала удивлять странными манерами. Однажды к ней в гости пришла соседка. Они вместе с мамой втроем стали пить чай и беседовать. Вдруг соседка, буквально на полуслове, вскочила и выбежала из дома. «Ты видела, как она убежала?», - спросила хозяйка маму. «Да, а что произошло?» - спросила она. «Просто я ей кое-что под пятку насыпала. Не хочу, чтобы она сюда приходила, она ведь в нашем посёлке самая сильная колдунья, может у беременной женщины ещё во чреве плод заменить на страшное существо», спокойно ответила хозяйка. У мамы сразу волосы на голове зашевелились, и она подумала: «Если она самая сильная колдунья, а ты так просто смогла её выгнать, какой же силой ты тогда обладаешь?». У этой хозяйки, кстати говоря, был ещё один постоялец, который влюбился в девушку из посёлка и часто к ней захаживал. Хозяйке не нравилась эта девушка, и она всячески препятствовала их встречам. Однажды вечером хозяйка, её подруга, мама и тот самый постоялец играли в карты. Вдруг парень встал и сказал: «Пойду-ка я прогуляюсь!». Оделся и вышел. Хозяйка пробубнила под нос: «Как же, прогуляться он пошел. Знаю, что к своей зазнобе лыжи навострил!». И, обращаясь к присутствующим, громко заявила: «И минуты не пройдет, вернется!». Вдруг открывается дверь, заходит парень, раздевается, и как ни в чем не бывало, продолжает играть в карты. Мама, после этого, стала ещё больше бояться хозяйку, стала мечтать о скорейшем переезде куда-нибудь подальше. Хозяйка это почувствовала и однажды сказала маме: «Ты меня не бойся, я обещаю, что зла тебе не причиню». А как-то она разговорилась и рассказала о своей жизни. Оказывается, много лет она проработала в районном доме престарелых. «Знаешь, сколько в доме престарелых было колдунов, - говорила она моей маме, - они нормально умереть не могли, мучились и кричали: «На! На!» - силу свою передавали, значит. Медсёстры научили меня класть умирающим колдунам на грудь веник и принимать на него их злую силу. Я клала веник, говорила умирающему: «Давай!». Он сразу же испускал дух, а я кидала веник в печку, и там начиналась жуткая свистопляска: визг, крики, стоны…». Видимо, часть колдовской силы всё-таки проскочила мимо веника, и обычная женщина стала колдуньей. Кстати, моей сестре на тот момент было наверно года два. Так вот, она часто в том доме показывала пальцем в угол и говорила: «Баба! Там баба!». Бабой она называла любую пожилую женщину. То есть, в этом доме ещё и присутствовал призрак какой-то пожилой женщины. Автор: Кэт #мистическиеистории

Блокада Ленинграда .Страшные были дни. Начало войны Война началась внезапно, на второй день после выпускного вечера. Все сразу изменилось, стало тревожным, людей интересовали только фронтовые сводки. Началась мобилизация. Правительство предоставляло возможность эвакуироваться, но этим воспользовались не все: люди надеялись, что враг не дойдет до города. (Аксенова Тамара Романовна). До ухода на фронт я встретился только с дядей Сережей. Он находился на призывном пункте на Бородинской улице, уже носил форму солдата. Офицер отпустил его, и мы, выйдя на Загородный проспект, имели возможность поговорить. На прощание он сказал: «Ленька, не ходи в армию. Там сейчас такой беспорядок и такая растерянность командиров, что трудно представить. Воевать в такой обстановке — самоубийство». Это были его последние слова. (Васильев Леонид Георгиевич). Началась война, отца забрали на фронт — он был капитаном медицинской службы.Служил на Северном фронте, там, где финны стояли. ... Однажды он приехал домой на полуторке с солдатами и сказал матери: «Собирай вещи и езжай в Лугу». То есть, по сути, навстречу к немцам – мы уже потом только узнали, что многих чуть ли не в приказном порядке отвозили в Новгородскую, Псковскую области. Отвозили почему-то к фронту, а не от фронта. Чье это было распоряжение?.. Не знаю. (Гогин Адриан Александрович). Мальчикам ввели уроки боя, и не позже ноября они ушли на фронт добровольцами.Они попали в окружение в болоте, и из нашего и параллельного классов домой вернулось всего человек десять. 7 ноября 1941 года я слышала речь Сталина из Москвы по радио, в которой он говорил, что ничего страшного не произошло. (Аншелес Ирина Иосифовна). Голод Блокада Ленинграда продолжалась 900 дней: с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года, два с половиной года. ...8 сентября 1941 года немцы разбомбили крупные продовольственные Бадаевские склады, и трехмиллионное население города было обречено на голодное вымирание. (Букуев Владимир Иванович). Наступила самая тяжелая для ленинградцев зима 1941-42 годов, когда морозы достигали 40 градусов, а не было ни дров, ни угля. Съедено было все: и кожаные ремни, и подметки, в городе не осталось ни одной кошки или собаки, не говоря уже о голубях и воронах. Не было электричества, за водой голодные, истощенные люди ходили на Неву, падая и умирая по дороге. Трупы уже перестали убирать, их просто заносило снегом. Люди умирали дома целыми семьями, целыми квартирами. Все питание для работающего на производстве человека составляли 250 граммов хлеба, выпеченного пополам с древесными и другими примесями и оттого тяжелого и такого маленького. Все остальные, в том числе и дети, получали 125 граммов такого хлеба. (Алешин Евгений Васильевич). В хлеб добавляли и жмых из хлопковых семян, предназначенный для сжигания в корабельных топках. Четыре тысячи тонн этого жмыха, содержащего ядовитые вещества, нашли в порту и добавили к пищевым запасам. Эта смесь спасла тысячи человеческих жизней. (Алехина Антонина Павловна)... .Покупали клей в плитках, одна плитка столярного клея стоила десять рублей, тогда сносная месячная зарплата была в районе 200 рублей. Из клея варили студень, в доме остался перец, лавровый лист, и это все добавляли в клей. (Бриллиантова Ольга Николаевна). Еще делали четверговую соль: ее надо было бросить в мешочке в золу, чтобы она почернела, и тогда она приобретала запах сваренного вкрутую яйца. Ее сыпали на хлеб, и казалось, как будто ешь хлеб с яйцом. (Айзин Маргарита Владимировна).... Однажды дядя Володя пришел к нам домой и принес пачку дрожжей по килограмму каждая. Бабушка удивилась, зачем нам они, ведь муки нет, печь нечего. Он объяснил, что дрожжи можно употреблять в пищу — прокручивать в мясорубке, подсушивать и затем варить как макароны. До сих пор вспоминаю, какое это было удовольствие, есть не просто слегка мутную теплую водичку, а с дрожжами. Запах этой похлебки напоминал грибной суп! Потом оказалось, что дрожжи очень хорошо способствуют восстановлению сил. (Григорьев Владислав Григорьевич). Передать эти ощущения просто невозможно: утром открываешь глаза, и тут же начинает ныть в животе. Затем это ощущение нарастает, и появляется ноющая, непрекращающаяся боль, будто какой-то зверь когтями рвет. Многие люди сходили из-за этой боли с ума. Постоянно старались хоть что-нибудь съесть, наполнить желудок. Если есть кипяточек — уже хорошо, выпьешь и чувствуешь, как он внутри все заполняет. (Гущина Зинаида Петровна). Недалеко, на Обводном канале, была барахолка, и мама послала меня туда поменять пачку «Беломора» на хлеб. Помню, как женщина там ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба. (Айзин Маргарита Владимировна). Мать, практичная деревенская женщина, в отличие от нашего «мудрого вождя», знала, что война будет, и заранее насушила мешок сухарей и мешок картошки. Сушить сухари было опасно. Сосед все время грозился донести на мать «куда следует» за то, что она сеет панику. Тем не менее сухари были насушены, и благодаря этому мы выжили. (Иванов Юрий Ильич). В блокаду я ходила в детский сад на Каменном острове. Там же работала моя мама. ...Однажды один из ребят рассказал другу свою заветную мечту — это бочка с супом. Мама услышала и отвела его на кухню, попросив повариху придумать что-нибудь. Повариха разрыдалась и сказала маме: «Не води сюда больше никого... еды совсем не осталось. В кастрюле одна вода». От голода умерли многие дети в нашем саду — из 35 нас осталось только 11. (Александрова Маргарита Борисовна). Работникам детских учреждений пришло специальное распоряжение: «Отвлекать детей от разговоров и рассказов о пище». Но, как ни старались это делать, не получалось. Шести- и семилетние детишки, как только просыпались, начинали перечислять, что им варила мама, и как было вкусно. В итоге все шишки сыпались на нашего повара. Тогда она придумала свой рецепт и назвала его «витаминчики». Повар жила у лесопарка и по дороге на работу рвала сосновые иголки, кипятила их. Я же вечерами ходила в госпиталь, который располагался в здании Лесотехнической академии, помогала раскладывать порционно для раненых бойцов сахарный песок и масло. За это мне давали две столовых ложки песку, который мы добавляли в «витаминчики». (Айзин Маргарита Владимировна). Это был особенный детский сад: за всю блокаду там не умер ни один ребенок, ни у одного ничего не украли! ...В детских учреждениях давали не 125 грамм, а 150, заведующая делила этот хлеб на три части, и дети получали его трижды в день. Печка, старинная изразцовая, еще дореволюционная, всегда была горячая, к ней подходили по несколько детишек и грели спины и ручки. Погреется одна группа, потом другая, и затем их всех укладывали под одеяло. ...Детский сад находился в большой коммунальной квартире, и на лестнице сидели бабушки и мамы, у которых не было сил подняться к ребенку. Некоторые так и умирали на лестнице. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). Помню одного мужчину, который ходил в столовой и облизывал за всеми тарелки. Я поглядела на него и подумала, что он скоро умрет. Не знаю, может, он карточки потерял, может, ему просто не хватало, но он уже дошел до такого. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). На пятые сутки привозят хлеб. Навсегда перед моими глазами сохранилась сцена, когда старый обросший мужчина, качающийся от дистрофии, с обезумевшими глазами, схватил с весов кусочек чужого хлеба и запихнул его в рот. Он его не жевал, а глотал. Толпа молча била его, но он ел чужой хлеб, хлеб того, кто где-то тоже умирал. Его били, пытаясь отобрать хлеб, из носа двумя струйками текла кровь, а он трясущимися руками ел хлеб вместе с кровью и слезами. (Грязнова Валентина Васильевна). Я выглядел маленьким тощим старичком с глубоко ввалившимися глазами и скулами, с висящей на лице, руках и даже на пальцах кожей. Через кожу отчетливо проступали кости. (Букуев Владимир Иванович). Однажды наша соседка по квартире предложила моей маме мясные котлеты, но мама ее выпроводила и захлопнула дверь. Я была в неописуемом ужасе — как можно было отказаться от котлет при таком голоде. Но мама мне объяснила, что они сделаны из человеческого мяса, потому что больше негде в такое голодное время достать фарш. (Болдырева Александра Васильевна) .Однажды на обед нам подали суп, а на второе котлету с гарниром. Вдруг сидящая рядом со мной девочка Нина упала в обморок. Ее привели в чувство, и она снова потеряла сознание. Когда мы ее спросили, что происходит, она ответила, что не может спокойно есть котлеты из мяса своего брата. Оказалось, что в Ленинграде во время блокады ее мать зарубила сына и наделала котлет. При этом мать пригрозила Нине, что если она не будет есть котлеты, то ее постигнет та же участь. (Дерезова Валентина Андреевна).... Спасла меня моя мамочка. Она умудрилась (неизвестно за какие средства, наверное за свое обручальное кольцо, которого я позже у нее не видел) достать бутылку токайского вина. Мама давала мне утром, перед уходом на работу, и вечером, возвратившись с работы, по столовой ложке вина. (Васильев Леонид Георгиевич). Чувства стали тупыми. Я иду через мост, впереди медленно, шатаясь идет высокий мужчина. Шаг, другой — и он падает. Я тупо прохожу мимо него, мертвого, — мне все равно. Я вхожу в свой подъезд, но подняться по лестнице не могу. Тогда беру двумя руками одну ногу и ставлю на ступеньку, а затем – вторую ногу на следующую ступеньку... Тетя открывает дверь и тихо спрашивает: «Дошла?» Я отвечаю: «Дошла». (Аксенова Тамара Романовна). Помню февраль 1942 года, когда первый раз на карточки прибавили хлеба. В 7 часов утра открыли магазин и объявили о прибавке хлеба. Люди так плакали, что мне казалось, дрожали колонны. С тех пор прошел уже 71 год, а я не могу войти в помещение этого магазина. (Гришина Лидия Алексеевна).... Весна. Можно есть листья деревьев. Мы проворачиваем их через мясорубку и лепим лепешки. У нас пухнут животы. (Аксенова Тамара Романовна). Всю блокаду я, мучаясь, задавал себе вопрос, почему же я не съел до конца тот торт, который мне как-то купили. Этот торт я помню до сих пор, он был круглый и ступенчатый. (Иванов Юрий Ильич). Смерть Уже в конце октября можно было изредка встретить на улице горожанина, который покачивался из-за слабости от недоедания так, будто он невзначай «перебрал». А уже через месяц можно было, если не повезет, повстречаться с покойником, которого на салазках (как бурлаки) тащили на кладбище близкие ему люди. В конце ноября уже ничего необычного не было в том, чтобы увидеть лежащего на улице мертвеца. Декабрь: зима входила в свои права, и теперь частота возможных встреч с покойниками зависела от длины пройденного тобой пути и от того, шел ли ты по проспекту или же передвигался по «занюханной» боковой улочке. Трупы выносили из жилых домов, сбрасывали из окон нижних этажей, складывали в нежилых помещениях. (Васильев Валентин Леонидович).... Умирали люди прямо на ходу. Вез саночки — и упал. Появилось отупение, присутствие смерти рядом ощущалось. Я ночью просыпалась и щупала – живая мама или нет. (Булина Ирина Георгиевна).... Как-то раз объявили, что будет выдача крупы, и моя мама с этой женщиной, которую звали Лида, пошли получать. Спускались по лестнице, и вдруг раздался страшный крик на весь подъезд: они споткнулись о тело старшего сына этой женщины — Женьки. Он лежал на лестнице, сжимая авоську с баландой, — не дошел лишь три этажа до квартиры. Кричала его мать Лида, которая похоронила только что двух девочек, а еще раньше — старшего сына, погибшего на фронте. Она, работая на хлебозаводе, не могла принести даже кусочек хлеба своим умирающим детям. (Булина Ирина Георгиевна). В ночь на 1 января 1942 года папа умер. Два дня мы спали с умершим отцом в одной постели. В этот же день умерли и хозяева квартиры. Три трупа находились в комнате. Уходя на работу, мама предупредила дворника, что в квартире осталось двое детей и нужно убрать тела умерших. ...Я помню, что нам с братом было не страшно находиться в одной комнате с трупами, но мы очень боялись крыс. Они обгрызали у покойников кисти рук, ноги и носы. Мы отказывались оставаться одни в комнате. Мама, плача, объясняла нам, что она на казарменном положении, и ей надо идти на работу. (Григорьева Зинаида Федоровна) .Ко мне вышла сестра, посадила меня на скамейку и сказала, что мама недавно умерла.… Мне сообщили, что все трупы они увозят в Московский район на кирпичный завод и там сжигают. …Деревянный забор почти полностью разобрали на дрова, поэтому подойти к печам можно было довольно близко. Во дворе завода стояла вереница машин с трупами, они ждали разгрузки. Рабочие укладывали покойников на транспортер, включали машины, и трупы падали в печь. Создавалось впечатление, что они шевелят руками и ногами и таким образом противятся сжиганию. Я простояла в остолбенении несколько минут и пошла домой. Такое у меня было прощание с мамой. (Григорьева Зинаида Федоровна). Первым умер от голода мой родной брат Леня — ему было 3 года. Мама на саночках отвезла его на кладбище, захоронила в снегу. Через неделю пошла на кладбище, но там валялись лишь его останки – все мягкие места были вырезаны. Его съели. В январе 1942 года от голода умерла тетя Шура, мамина родная сестра. Ей было 32 года. Через 2 дня умерла от голода ее дочь Нюра, ей было 12 лет, через день умер сын тети Шуры — Ваня, ему было 9 лет. Трупы лежали в комнате — не было сил их вынести. Они не разлагались. В комнате были промерзшие насквозь стены, замерзшая вода в кружках и ни крупинки хлеба. Т олько трупы и мы с мамой. Потом дворник вынес тела – мертвецов из нашего дома складывали во дворе дома штабелями. Их была целая гора. ...Мама умерла от голода в марте 1942 года. Ей было 29 лет. Совершенно больную дистрофией, меня отвезли в детский дом. Так я осталась одна. (Грязнова Валентина Васильевна). Будни Транспорт в городе не работал. На улицах не было освещения, в дома не подавалась вода, электричество и паровое отопление, канализация не работала. (Букуев Владимир Иванович). В комнате... нет ни одного стекла, окна забиты фанерой . В подвале дома капает вода, за водой стоит очередь. Люди делятся фронтовыми новостями. Поразительно: ни одной жалобы, недовольства, малодушия — только надежда. Вера и надежда на то, что прорвут блокаду, что дождемся, что доживем. (Аксенова Тамара Романовна). Ходили в туалет тогда в ведро, и у людей потом не было сил спуститься на улицу, чтобы вынести его. Выливали прямо от дверей по лестнице, потом все это замерзало, и лестницы были покрыты замерзшими нечистотами. Запаха особого не было, стояли страшные морозы, до -30 градусов и даже ниже. (Айзин Маргарита Владимировна). Сначала я продолжала учиться. Из-за постоянных бомбежек уроки часто прерывались. Но тяжелее было возвращаться из школы — фашисты знали, что уроки заканчиваются после 13 часов, и именно в это время начинали интенсивно обстреливать город. (Зензерова Валентина Владимировна). Мама получила карточки, положила их на стол и на секунду отвернулась. Когда она повернулась обратно, карточки исчезли. Это означало почти верную смерть. Мать закричала страшным голосом. В столовой нашлись активные люди, которые сразу закрыли все двери и начали обыск. Первой под подозрение попала приятельница мамы, которая в тот момент была рядом. Она не признавалась. Тогда женщины начали ее раздевать. И карточки нашлись. (Иванов Юрий Ильич)... .Мама оказалась в больнице. В итоге мы с братом остались в квартире одни. В какой-то из дней пришел отец и отвел нас в детский дом, который находился около училища Фрунзе. Я помню, как папа шел, держась за стены домов, и вел двоих полуживых детей, надеясь, что, может быть, чужие люди их спасут. (Вениаминова-Григорьевская Нина Андреевна). У меня к тому моменту были отморожены руки и ноги. ...Когда нянечка начала меня раздевать и сняла мою шапку, она ужаснулась — вшей у меня было больше, чем волос. Был не только голод, но и холод, поэтому шапку я не снимала где-то полгода. В те времена вода была в виде льда, поэтому помыть голову я не могла. Меня побрили наголо. ...На детей было невозможно смотреть, стоило им открыть рот, как сразу лилась кровь, выпадали зубы. Все эти дети были такими же дистрофиками, как и я. У них были пролежни, кости кровоточили. Это было ужасно. (Алексеева А. В.). А потом весна. Из подтаявших сугробов торчат ноги мертвецов, город замерз в нечистотах. Мы выходили на очистительные работы. Лом трудно поднимать, трудно скалывать лед. Но мы чистили дворы и улицы, и весной город засиял чистотой. (Айзин Маргарита Владимировна). В апреле улицы были уже чистыми и, наконец, пошел первый трамвай. Я не могу передать вам, какой это был праздник для всех! Люди выходили на стук рельсов, радовались, аплодировали. (Аншелес Ирина Иосифовна). Город изменился. Там, где были газоны, разбили огороды: на Марсовом поле, везде, где только был кусочек земли. Делали грядки и сажали все, что только можно, — и картошку, и морковку, один раз посадили огурцы, а выросли какие-то маленькие арбузики. Потом открыли бани. Мы как-то пришли мыться: вот как показывают Освенцим, вот такое же зрелище было в этой бане. Мы мылись и наслаждались горячей водой. (Айзин Маргарита Владимировна). Я вспоминаю, как шли мы с мамой по нашему двору уже весной. Было солнечно, тепло, на душе было весело, мы пережили зиму, мы живы. И мне захотелось побегать. Я выпустил мамину руку и попробовал побежать. Но смог сделать только несколько медленных шагов. Я очень этому удивился. В моей детской голове, как сейчас помню, пронеслось: «Ведь я же помню, что до войны я бегал! Почему я не могу сделать это сейчас?!» (Иванов Юрий Ильич). Работа Ситуация в Ленинграде была такая, что для того, чтобы выжить, нужно было встать и пойти работать. Это было самое главное — найти в себе мужество, силу и волю. (Иванова Зинаида Петровна) . Слов «не хочу, не буду» тогда не было. Было только слово «надо». (Калери Антонина Петровна). Не задумываясь, ехали на рытье окопов. Полуголодные дети, с 5-го по 10-й классы. Никто никого не заставлял. Это было святое — для Родины. (Залесская Валентина Михайловна). В домах создавались детские бригады, которые помогали взрослым гасить зажигалки.Мы были в брезентовых рукавицах и в защитных касках на голове, так как зажигательные бомбы пробивали крыши, падали на чердак и крутились, как волчок, исторгая из себя море искр, вызывая пожар и освещая огнем все вокруг. Мы — дети с 10 лет и старше — брали в рукавицах бомбы и выбрасывали их в окна чердака на брусчатку двора (тогда асфальтированных дворов еще не было), где они тухли. (Блюмина Галина Евгеньевна).. .Несмотря на бомбежки и артобстрелы, стали восстанавливать производство. В цехах было холодно, на полу лежал лед, к машинам невозможно было притронуться, но комсомольцы взяли обязательство отработать внеурочно не менее 20 часов. ...Работали здесь в основном 15-летние девочки, но норму выполняли на 150-180%. (Доценко Анна Михайловна). Снаряд весил 23-24 килограмма. А я маленькая, худенькая, бывало, чтобы снаряд поднять, сначала укладывала его на живот, потом вставала на цыпочки, на фрезерный станок ставила, потом заверну, проработаю, потом опять на живот и обратно. Норма за смену была 240 снарядов. Вся куртка на животе у меня была рваная. Сначала, конечно, было очень тяжело, а потом я их швыряла как картошку и делала тысячу снарядов за смену. Смена была 12 часов. (Жиронкина Кира Владимировна). Очень запомнился на всю жизнь «тракторный» Дворец Кирова. Там был ожоговый госпиталь. Мы ходили туда в 1942 и 1943 году, поили, кормили раненых, читали им письма, газеты. Был там летчик Саша, ему перестала писать его девушка. Чтобы его поддержать, мы каждую неделю писали ему письма — якобы от нее. И он всегда ждал это письмо — оно было для него как лекарство. (Богданов Юрий Иванович). Еще одно из немногих исключений — моя учительница Екатерина Степановна Рыжова.В тяжелейшее время она собрала нас, своих учеников, обойдя сама темные глухие подъезды домов, и, единственная из преподавателей, занималась с нами в пустой, промерзшей школе (№ 26, Петроградский район). До конца, не побоюсь сказать — до последнего вздоха, исполняла она то, что почитала своим долгом, в чем видела свое призвание (умерла в середине декабря 41 года)... (Калинин Георгий (Юрий) Михайлович). Мы дежурили на крышах, обходили квартиры и сообщали, где есть люди, где уже нет.Все ленинградцы жили надеждой! Помогали друг другу кто чем мог. На руке у каждого был записан адрес родных и близких. Однажды я тоже упала, идя на работу (или с работы), только получив карточку. Все документы и карточка, конечно, исчезли. Как только я пришла в себя, то услышала, как кто-то рядом кричит: «Прорвали блокаду!» Люди поднимались! Кто плакал, кто смеялся. (Ильина Валентина Алексеевна). Радости Ольга Берггольц читала свои стихи жителям города по радио в перерывах между бомбежками и артобстрелами простуженным голосом, вселяющим бодрость, ненависть к оккупантам и веру в победу. ...Знаменитая Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича, транслируемая из концертного зала Государственной филармонии, произвела «взрыв» в умах не только союзников, но и врагов. Войска ПВО тщательно подготовились к этому концерту: ни одному вражескому самолету не удалось в этот день прорваться к городу. Работал и один театр — Театр музыкальной комедии. Спектакли проходили в Александринке, как любовно называли, да и сейчас называют ленинградцы театр имени А. С. Пушкина. Помню, был на спектакле «Давным-давно» («Гусарская баллада»). В холодном зале голодные актеры пели и танцевали, как в мирное время. Разве это не подвиг? (Алешин Евгений Васильевич).... Мы не играли в детские игры, мы не баловались и не хулиганили, как положено мальчишкам. Лозунг «Все для победы!» жил даже в школе: получил «пятерку» – убил Ганса (офицера), получил «четверку» — убил Фрица (солдата), получаешь «двойку» — значит, стреляешь по своим. (Алешин Евгений Васильевич).… Любимыми занятиями у мальчишек были сбор и коллекционирование осколков от разорвавшихся снарядов и бомб. Тем, у кого были самые большие осколки, очень завидовали остальные ребята — дети всегда остаются детьми, даже на войне. (Букуев Владимир Иванович). Перед тем как сжечь книги, я их читала. Когда на заводе не было тока и останавливалось производство, я сидела и читала. Меня спрашивали: «Ну что ты сидишь, глаза портишь при этой коптилке?» Я отвечала: «Я боюсь, что умру и так и не дочитаю Стендаля — «Красное и черное», «Пармскую обитель». Когда я взяла книжку «Последний из могикан», я сказала: «Вот интересно – последняя из ленинградцев сжигает «Последнего из могикан». Я не очень жалела западную литературу, а немцев вообще сожгла первыми. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). 31 декабря 1941 года наша мать откуда-то принесла домой маленькую елку. Мы установили ее в нашей комнате и нарядили самодельными елочными игрушками, сохранившимися у нас с довоенных лет. На ветвях елки укрепили маленькие свечи в специальных елочных подсвечниках, похожих на бельевые прищепки, — об электрических елочных гирляндах тогда еще не имели представления. На елку мы также повесили несколько маленьких кусочков хлеба и сахара. Ровно в полночь мать зажгла на елке свечи, и мы встретили Новый год, выпив горячего кипятка и съев свои порции хлеба и сахара, висевшие на елке. Свет горячих свечей разогнал сумрак от слабо горящей коптилки — привычного осветительного прибора блокадного времени. (Букуев Владимир Иванович). Эвакуация 26 июня нас эвакуировали по Ладоге в трюме парохода. Три парохода с маленькими детьми затонули, подрываясь на минах. Но нам повезло. (Гридюшко (Сахарова) Эдиль Николаевна). Через Ладогу нас на машине везли. …Трассирующие пули освещали дорогу, осветительные фонари висели на парашютиках, а когда снаряды падали в озеро — поднимались огромные фонтаны. Я смотрела на это все и твердила: «Прямо как Самсон». (Булина Ирина Георгиевна). На следующий день детей блокадного Ленинграда погрузили в машины и отправили в путь. По дороге число попутчиков заметно уменьшалось. На каждой станции выносили маленькие трупики. Вагон-изолятор был полон детьми, страдающими дистрофией. (Вениаминова-Григорьевская Нина Андреевна). Рядом с нами сидела одна семья: папа, мама и двое детей — мальчик лет восьми и младенец. Маленький ребенок рот открывает-закрывает, стали искать врача, нашли какую-то женщину, а ребенок уже умер. И эта женщина сказала, что, если бы нашли ему хоть немного водички, он бы выжил. Он пережил всю блокаду, а умер на Дороге жизни. Мы сидели с мамой в разных концах вагона, я написала ей записку, что надо им как-то помочь. И мама отрезала кусочек от нашего пайка на несколько дней и передала по вагону в наш конец. Если бы я была режиссером, я бы сняла фильм: люди передавали этот кусочек ладонью кверху, и каждый говорил: «Я этот хлеб передаю» — и следующему. Несколько минут хлеб кочевал по вагону, и представляете — голодные умирающие люди, и никто не откусил, не утаил ни крошки! Я была счастлива, что мы могли помочь хотя бы старшему брату этого умершего младенца. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна).... Когда мне дали булку, мне казалось, что я ее сейчас всю проглочу. Я запихала ее в рот, а моя сестра со слезами на глазах говорит мне: «Нельзя есть все сразу». Действительно после такого голода нельзя было съедать все сразу, надо было по чуть-чуть отламывать, жевать и потом проглатывать. Я помню, как сестра вырывала у меня изо рта эту булку. А я не могла понять, почему она плачет и делает это. (Иванова Зинаида Петровна).... Как только поезд подошел к платформе, женщины с ведрами, в которых был суп, тарелками и ложками стали заходить в вагоны, разливать нам суп и раздавать хлеб. Они плакали, смотря на нас. Потом они раздали каждому по банке сгущенки и сделали в них дырочку, чтобы мы сразу могли сосать сгущенное молоко. Для нас это было что-то невероятное! (Алексеева А. В.) На вокзале станции Жихарево нас накормили горячим обедом. Он состоял из ячневого супа, ячневой каши с бараниной и хлеба. К тому же каждому давали по одному куску сырокопченой колбасы и по одной плитке шоколада. Люди съедали все это сразу и тут же умирали, так и не поняв причины страшных мучений. ...Мама разводила одну ложку выданной каши с кипятком и каждый час кормила нас. (Блюмина Галина Евгеньевна).... Местные жители, зная, что мы ленинградцы, очень сердечно к нам относились,старались чем-нибудь угостить, много помогал и местный совхоз — снабжал парным молоком. Однажды нам привезли подарки из Америки. Слух быстро разнесся по селу, и все пришли посмотреть, чем пожертвовали «господа». Когда распечатали тюки, нашему удивлению не было предела. Для детей-сирот прислали туфли на каблуках, поношенные платья с кринолинами, шляпы с перьями и посуду с фашистскими знаками. Посуду мы сразу разбили, а детей нарядили и выпустили к народу, чтобы все знали, что нам дарят. (Айзин Маргарита Владимировна). Конец блокады Блокада была прорвана в январе 1943 года у Ладожского озера в районе Шлиссельбурга,что позволило несколько улучшить снабжение продуктами питания, а полностью Ленинград был освобожден 27 января 1944 года. В городе по этому случаю был проведен торжественный салют. ...По расчетам немцев все жители и солдаты, защищавшие Ленинград, должны были умереть от голода и холода. Но Ленинград выстоял, разгромив немцев и отбросив их от своих стен. (Букуев Владимир Иванович). Ленинград был фронтом, и каждая улица была передовой позицией. Нас нещадно бомбили и обстреливали из орудий почти непрерывно. Мы гибли не только от бомб и снарядов, но и от страшного голода. ...800 тысяч из нас похоронено только на Пискаревском кладбище. А всего из трехмиллионного города к концу блокады осталось лишь около 900 тысяч. (Алешин Евгений Васильевич). Не стало электричества — писали при свете коптилки, замерзли чернила — писали карандашом. Зачем? Чтобы дети и внуки знали: в экстремальных ситуациях открываются запредельные силы человеческой души, силы, о которых мы и не подозреваем в относительно благополучное время. Чтобы поняли нас. (Евстигнеева Надежда Викторовна). Сейчас стесняются писать и говорить о многом: например, правду о количестве детей и взрослых, лежащих на дне Ладожского озера, о массовой вшивости и дистрофических поносах. Но для нас, работников детских учреждений, это навсегда осталось в памяти. (Айзин Маргарита Владимировна). Когда наступает 27 января, или 8 сентября, или 9 мая, я всегда думаю – неужели это я? Я жива? Страшные были дни. ... До сих пор я не оставляю еду на тарелке. Мои дети, особенно старший, всегда хлебцем еду с тарелки собирают, так и говорят: «Вы меня извините, но моя мама терпеть не может оставлять пищу в тарелках». Да, хлеб – это святое, каждая крошка. (Винер Валентина Шарифовна) .Мы остались живы, чтобы помнить о них, скорбеть, поклоняться им, возлагать цветы на Пискаревском кладбище. И рассказывать правду о блокаде, о том, как она подорвала наше здоровье, о том, как блокада исковеркала наши судьбы. Ни один из нас не может даже сегодня, спустя 60 лет, спокойно говорить о блокаде, мы все плачем. (Грязнова Валентина Васильевна). #МистикаВойны

ПРИШЛА ПОПРОЩАТЬСЯ Я - старшая из троих сестёр. Средняя, Людмила, скончалась 18 декабря 2003 года за три дня до пятидесятилетия от прободения язвы. Примерно за неделю до смерти Люды я купила в магазине чучело птички. Уж очень красивая она была - пёрышки и зелёные, и жёлтые, и розовые. В наших краях такие птички не водятся. В те годы было модным вешать на тюль бабочек и птичек. Правда, я этим никогда не увлекалась. Но тут увидела птичку и не удержалась, купила. Тем более стоила она недорого. Почему я так поступила, и сама не понимаю, но я взяла эту птичку на похороны и вложила её в руку Люды. Сказала покойной сестре на ушко, что если есть жизнь на том свете, пусть даст знак и пришлёт мне птичку. Позже, осмысливая свой поступок, я решила, что была сама не своя из-за смерти любимой сестры, вот и повела себя не совсем адекватно. На сороковой день, после поминок, когда все ушли, я прилегла с книжкой. А у меня был кот Кузя, наполовину сиамский, очень умный. И вдруг после полуночи кот злобно заурчал, шерсть дыбом, спину выгнул и стал бросаться на угол. Я его пыталась удержать, но он вырывался. Так продолжалось до четырёх утра. Я совсем измучилась. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, кот уснул. Следующий день был воскресенье. Я собралась и пошла к мужу Люды Володе. Спросила его: - У вас всё спокойно было этой ночью? Володя рассказал, что котёнок всю ночь запрыгивал на стол, со стола на открытую форточку, оттуда на улицу (квартира расположена на первом этаже, и под ней - крыша подвала) и обратно. Это продолжалось с двенадцати вечера до четырёх утра. Потом котёнок лёг и спокойно уснул. Затем я сходила к младшей сестре. Та сказала, что у них постоянно включалась лампочка в комнате, где спала её дочь, любимая племянница Люды. И они также с двенадцати вечера до четырёх утра не могли уснуть. И мы сообща решили, что это Люда приходила с нами прощаться. А в феврале - ещё никакие птицы не прилетели, снег кругом - сидела в своей комнате на кровати, и вдруг в окошко кто-то как коготком стучит. А я живу на пятом этаже. Открыла занавеску, а там птичка разноцветная , смотри на меня и головкой вертит. Та самая, что я Люде в гроб положила, - один в один, только не чучело, а живая! Я тут же побежала за дочерью и внуком. Они пришли, а птичка смотрит на нас, не пугается. Знай головкой вертит. Мы любуемся и удивляемся. Вдруг бежит мой кот Кузя, шерсть дыбом, и как бросится на окно! Птичка улетела и больше не прилетала. Видно Люда, как я и просила, подала знак с того света. Автор: Т.В. Абрамова, г. Шуя Ивановской области Фото : интернет Источник: "Невыдуманные истории", № 7, 2018 #рассказы

Как 200 лет назад на Руси «доделывали» младенцев Как рожали,"доделывали", крестили, купали, кормили, и пеленали младенцев на Руси.

Тетя из автобуса Еду на днях в автобусе. Купил билет, сел на свободное место. Достал смартфон, сижу слушаю в наушниках зарубежный музон, листаю новости. На голове - бейсболка, поверх ее - капюшон толстовки (на улице все-таки уже сентябрь, не очень -то и жарко). И тут автобус останавливается, и на остановке заходит тетенька 50-55 лет. Тетя была, видимо, не в настроении, потому что грубо толкнула меня в плечо и наглым тоном произнесла: "Э, а ты не желаешь уступить место женщине?!" Обращение на "ты", толчок в плечо и "Э", почему-то меня немного смутили. Я откинул капюшон, приподнял бейсболку, вынул наушники из смартфона и спросил: "Что, доченька, притомилась?". Так и не понял, почему она вдруг развернулась и молча ретировалась в конец салона, где заняла одно из свободных мест. Может быть ее смутил мой смартфон, который на днях мне был подарен взрослыми внуками? #рассказы

Удивительная история о девочке из детского дома, которая меня потрясла. Детский дом для ребенка, это целая жизнь. Жизнь со своими правилами, своими бедами и радостями. Правила жёсткие, но понятные, к которым со временем привыкаешь. Там ребёнок узнает что такое несправедливость, унижение и боль. Там он учится радоваться любой мелочи, конфета это или Божья коровка. В данный момент это и есть жизнь, и другой жизни для него не существует. Это уже когда ребёнок покинет стены детского дома, он узнает, что есть совсем другая жизнь. Где совсем другие правила. А может и правил то совсем и нет. Жила в детском доме, одном из сотен похожих друг на друга, раскиданных по России, семилетняя девочка Марина. Родителей своих она совсем не знала. Только слышала иногда эти непонятные слова, мама и папа. Были у неё и друзья и недруги. Она уже почти научилась как надо выживать. Где-то схитрить, где-то обмануть а где-то и правду колючую высказать. И все бы хорошо, да вот только директор детского дома, толстая Варвара Семёновна, с большой бородавкой на жирном носу, невзлюбила почему-то девочку. То заорёт на неё, то ущипнет больно. Боялась Марина её. Была ещё одна женщина, тётя Галя, уборщица. Она наоборот очень любила девочку и по возможности всегда заступалась за неё, и баловала конфеточкой. Она часто рассказывала девочке разные истории, совсем о другом мире, не понятном ей. О морях и океанах. О городах и странах. Работники детского дома, да и дети тоже, стали замечать. Что-то часто стала болеть Варвара Семёновна. Похудела даже килограмм на тридцать. Бородавка на носу даже меньше стала. Белая вся ходит, за стены держится. А у тети Гали всё наоборот. То платье новое оденет. То туфли модные. Стал ее даже мужчина, модный такой после работы встречать. Однажды тетя Галя с девочкой гуляли по детдомовскому двору. Марина и говорит, - Помрёт скоро Варвара Семёновна - Да ты что такое говоришь Мариночка. Нельзя так говорить. - Я точно знаю. Скоро уже. - А ты откуда знаешь,- спрашивает тетя Галя. - Плохая она, поэтому и помрёт. А ты хорошая и у тебя всё будет хорошо. - Так это ты делаешь? - Да. - Мариночка, а как ты это делаешь? - Не знаю. Просто думаю. О ней плохо, о тебе хорошо. А потом всё это сбывается. - О Господи,- сказала тетя Галя. - Мариночка, милая, ну пожалей ты Варвару Семёновну, совсем она измучалась. А я с ней поговорю и она не будет больше злая. Обещаю тебе. Марина опустила голову и ковыряясь ботиночком в траве долго о чем-то думала. Наконец посмотрела на тетю Галю, - Ладно. Только не забудь ей сказать что бы она доброй стала. - Обязательно. Прямо сейчас и скажу. Тетя́ Галя почти бегом направилась в кабинет директора. Она долго не выходила от туда. О чем она разговаривала с директором, неизвестно. Только с тех пор болезнь отступила и Варвара Семёновна полностью выздоровела. Отношение к Марине, да и ко всем детям, у нее стало совершенно другим. Ни на кого она с тех пор не орала, и никого не щипала. Вот такая удивительная девочка жила в одном из детских домов, затерявшегося на огромных просторах России. Историю эту рассказала мне та самая девочка, будучи уже красивой девушкой. Сергей Лемишев. #НовоеСтарое

Смотрины Дед Трофим овдовел на семидесятом году жизни. Два года прожил он один, а на третий решил подыскать себе новую старуху. Вернее, так за него решили дети, приехавшие к отцу летом погостить и увидевшие в его глазах, обыкновенно живых и веселых, большую усталость и тоску. Сын со снохой начали уговаривать его переехать к ним, но дед Трофим сразу отказался. - Сошелся бы ты, отец, со старушкой какой. И тебе бы веселее было, и нам за тебя спокойней, - посоветовал ему тогда сын и поделился этим советом со своей теткой – быстроходной и легкой на подъем старшей сестрой дела Трофима бабкой Татьяной. Та сразу взяла это дело под свой догляд и уже через неделю отыскала в соседнем селе «невесту» - свою давнюю знакомую Матвеевну. - Встретила я ее на рынке в городе, крышки для закрутки вместе покупали, - тараторила бабка Татьяна, сидя вечером с братом на лавочке. - Она так, мол, и так, говорит, годовщину мужу на днях справила, непривычно одной – стены давят... А я ей про тебя – тоскует, говорю, сильно о жене, как бы сам не помер. Ну и давай, бочком да бочком, подъезжать. Она, вроде, не против. Съездил бы, сам посмотрел… И дел Трофим поехал на смотрины. Сойдя с электрички, он быстро отыскал нужную ему улицу и пошел, отсчитывая дома, - спрашивать у прохожих ему было совестно. "Невестин" домик встретил его свежей зеленой краской на ставенках и обилием цветочных горшков на окнах. «Совсем, как у моей Шуры было, - одобрительно подумал дед Трофим, вспоминая, как еще недавно пышно цвели цветы на окнах его собственного дома. После смерти жены он подарил все это разноцветное богатство живущей по соседству молодице. Забирая горшки, та на радостях чуть прыгала! Матвеевна оказалась небольшого роста старушкой с круглым лицом и собранными в пучок волосами, зачесанными розовым гребнем. Она встретила гостя приветливо, провела в летнюю кухню, где булькало на плите грушевое варенье. Начала хлопотать о чае. - Как там Татьяна Григорьевна поживает? – спросила. - Да ничего, - дел Трофим обрадовался, что разговор как-то начался, - картошку собралась копать. - Я тоже уже пробовала – хорошая в этом году уродилась. Дед Трофим не ответил. Он не любил время, когда копали картошку. Это значит – впереди снова темная тоскливая зима. А ему больше нравилось лето. Матвеевна включила телевизор. Начиналось «Поле чудес». - Вот ведь тарахтит, как пулемет. Не люблю я его…, - отозвалась Матвеевна о ведущем. – А мой Петя, наоборот, очень даже уважал. С ним в армии старшина служил, говорил, вылитый Якубович: такой же балабол и с усами. Все гадал – родственник тот ему или нет?.. - И моя Шура тоже все Кубовича этого ждала, - снова оживился дед Трофим. И продолжил разговор: - Я только одного не пойму – в стране кризисы разные, а он там такие призы богатые раздает. Откуда деньги? - А мой Петя это так объяснял: говорил, что это американцы деньги на призы дают, чтобы мы у телевизоров сидели и не работали. - Так ведь не поработаешь – не полопаешь. - А мы и так теперь ничего своего не лопаем. Окорочками всех задушили… - Ох моя Шура их и не жаловала, - опять начал было вспоминать дед Трофим и вдруг осекся. Вот тебе здравствуйте, приехал про Шуру свою рассказывать. Однако Матвеевна спросила сама: - Сколько ж вы вместе-то прожили? - Полста. Свадьбу золотую дети нам справляли. - А мы с Петей годочка до кругленькой не дотянули. Мы в 56-м познакомились… И, поддавшись какому-то порыву, дед Трофим и Матвеевна уже не стесняясь начали рассказывать друг другу о Шуре и Пете. Их вторые половинки, будучи невидимыми в этой комнате, как будто помогали им сблизиться и понять друг друга. То, что выглядело бы полнейшим абсурдом, будь они молоды, теперь приобретало другой, более глубокий и непонятный на первый взгляд смысл. Раз и навсегда уверовав в то, что для них не было людей родней и дороже, чем Петя и Шура, дел Трофим и Матвеевна знакомили с ними друг друга, как знакомят на сватовстве родственников с обеих сторон. Те двое, что были неотъемлемой частью их жизни, находились сейчас рядом, всматривались в своих соперников и давали разрешение на то, чтобы покинутые ими соединились и поддерживали друг друга до тех пор, пока они вновь не встретятся – и уже навечно… Матвеевна проводила деда Трофима до калитки. «А ничего, душевная она, - думал он, шагая на электричку. - Вон как про Шуру мою слушала!» «Видно, добрый человек, и на Петю чем-то смахивает…» - размышляла меж тем Матвеевна. Проводив дела Трофима, она присела на крылечко и смотрела сначала в огород – на подсолнухи, потом – дальше, на шагающего к ней по полю молодого и звонкого Петю, на промелькнувшие годы, на сегодняшнего гостя. - …Ну что понравилась? – бабка Татьяна поджидала дела Трофима на лавочке возле дома. - Понравилась. - И что теперь? - Завтра опять поеду… Еремеева Светлана #АвторскиеРассказы

Советский эксперимент - "Столовая на доверии". В середине 1970—х проводили эксперимент: в заводской столовой убрали кассиршу, а поставили поднос для денег. Каждый, кто приходил питаться, брал, что ему надо, а деньги клал на поднос. Если нужно, с подноса брал сдачу. Никто ничего не записывал. Целый месяц шел эксперимент. Все грустнее с каждым днем становились экспериментаторы, потому что выручка день ото дня все уменьшалась и уменьшалась, подрывая веру экспериментаторов в честность советских людей. Не сворачивали эксперимент, только из—за того, что по плану он должен был длится 30 дней. Неожиданно, в конце одного рабочего дня на подносе появилась сумма, которая превысила не только дневную выручку, но и весь долг, который накопился за месяц. Стали разбираться, оказалось, что это был день зарплаты на заводе. Получив её люди вернули все, что были должны с лихвой. #рассказы

Хозяйка леса Этой ночью в селении Лесичёвка в двух домах не тушили к ночи лампад. Первый дом находился в центре деревни и принадлежал местному старосте. Ещё засветло его старшая дочь Ярочка, схватившись за низ живота, своим громким криком дала домочадцам понять: коль Всевышним Силам будет угодно, к утру в их семье станет на одну душеньку больше. Угрюмый отец роженицы выкуривал цигарку за цигаркой. Знамо ли дело, байстрюк в доме расти будет. Может, и полюбит он дитя со временем, да как же людям в глаза смотреть? Эх, зря, видать, он летом с Устиньей, соседкой на язык острой да на слово чёрной, за межу огорода рассорился. А ведь кричала-то, кричала бесстыжая слова неподобные, да желала, чтоб его дочери добра не знали и в подоле полон дом безотцовщины принесли... Нехорошая она баба. Чуть что - гвалт на всю округу. Селяне её побаивались. Всякий знал: сколько добра Устинье не сделай, всё равно придёт день, когда врагом станешь. Приглашать на пиршества тоже не спешили. Разве сама напросится и коли придёт, так обсудит, так распишет! Было, не было чего, а хозяевам стыд. Не объяснять же каждому, что выдумки это, да зависть бабы одинокой. Отцовское сердце сжималось от обиды и боли за дочь. Ведь хороша Яра и добра, и пригожа, и ласкова со всеми от мала до велика. Никогда никому в помощи не отказывала. Той же Устинье в прошлом году огород убрать помогла, яблоки все до одного в саду собрала и в подвал спустила, пока соседка хребтом маялась. Эх, беда, беда. А потом та же Устинья на пузо Яркино пальцем тыкала, да на всю ярмарку потаскухой сельской обзывала. Всех баб замужних супротив дочери настроила, мол, раз не говорит от кого понесла, значит от женатого. А бабьё, как сороки. Услыхали новость, подхватили на языки, да разнесли по дворам. Вот значит как... - Эй, Зорян, - крикнула ему жена, мачехой она Ярочке приходилась, - вели бабам воды кипятить! Плоха совсем девка твоя, авось дохлого родит, так и позора помене будет! - Но-но! Язык-то паскудный прикуси! - возмутился Зорян. Нехотя с лавки поднялся, да пошёл баб подгонять. Печь топили жарко, казаны с водой в ряд выстроили. Староста подпёр голову рукой и вытер скупую мужскую слезу внушительным кулаком. Перед глазами стояла та ночь, когда он с нетерпением ждал рождения первенца от любимой Ганны, а та кричала, вот точно так, как нынче Ярочка, да притихла... Думал, разродилась-таки милушка, сына-богатыря миру явила. Эх! Девку родила и померла, горемычная. Пять лет Зорян бобылём жил. Мать-старушка помогла дочку на ножки поднять. Помнится, идёт он с поля усталый, а маленькая к нему навстречу бежит,кисетом размахивает: «Тату, татусь, а гляди, что я тебе пошила! Махорку в нём носить будешь!» Смотрит Зорян на кривые стежки на мешочке, да дорог ему каждый: мала ведь ещё совсем дочурка, а всё балует отца подарками. То платок носовой козликами вышьет, то пуговицы к рубахе разноцветные пришьёт. По селу пройтись такую одёжку не наденешь, а сердцу отцовскому тепло, радостно. Подхватит он манюню на руки и давай целовать, да к небу подбрасывать. Э-эх... Тем временем, на окраине, в доме пасечника, отец сына поучал: «Смотри-ка! Не люба она ему! А то, что батько ейный - староста, да двадцать голов скота, да куры, гуси, да земля?! Дурень! Ступай, повинись, скажи так и так, мол, мого дитёнка выродила. Я отец! Ярка тебе за то всю жизнь ноги мыть будет да помалкивать! Полюбовниц себе потом заведёшь! Девки рабочие у Зоряна аки яблоки наливные, любая твоей станет, коль захошь!' Сын переминался с ноги на ногу, но выйти из дома не решался. Не нравилась ему Яра никогда. Больно худа, да бледна. Ни снизу, ни сверху подержаться не за что. Вот Васелина – меньшая дочь старосты – огонь! И полна пазуха добра бабского, и ноги крепкие, хоть и короткие, и сзади есть за что ухватить. Долго ещё отец будет сына уговаривать, да не согласится тот на обман. Парень он, может, и не самый видный на селе, но знает, что любит его другая. Каждое утро с думами о ней просыпается, каждую ночь с думами о ней засыпет. Молода ещё невеста, но по весне сватать пойдёт. Любовь дело такое: есть - бери, да береги, а нету, так и в кабалу лезть нечего. После того, как с невестой на один рушник встанешь и руки лентой алой соединишь, не с приданым в постель ложиться. Хочется поутру счастливым проснуться. А добра молодой пасечник наживёт. Руки, ноги, голова - всё на месте. Не будет жена нужды знать. Уж он-то постарается. Главное, чтобы лоба была, да ласкова. А оттого, что за позор прикрытый Яра ему ноги мыть будет, счастливой жизни не сложится. Благодарность - не любовь. - Зорян, слышь, Зорян! - подёргала старосту за рукав старуха Евлампия. - Запрягай лошадей, да поезжай за Ульяной. Не разродиться Ярочке без её помощи. Совсем слаба стала. А хозяйка леса сам знаешь кто! Может, хоть чуток подсобит горемычной. - Дело говоришь, старая! - староста поднялся, натянул войлочники, тулуп и, кликнув конюха, велел Бурого запрягать. Но Ульяна уже правила сани в сторону деревни. Метель притихла. Позёмка стелилась под ноги коня сахарной пудрой. Луна освещала долгий путь через лес, и каждый зверь знал: нельзя нынче перебегать дорогу хозяюшке, по важному делу она спешит. Все, знали, все понимали и только большой чёрный волк, сидя у самого выезда из леса, ждал появления этих саней. - Пр-р! Стоять, Серко! - крикнула женщина, потянув вожжи на себя. - Ну что, Колодар, совесть заела? Волк поднялся на лапы и учтиво склонил голову. - А я тебе разве не говорила, не предупреждала окаянного: не заглядывайся на девок деревенских! Волчиц полон лес! Не хочешь с этого края, приглядись к соседнему! Волк громко выпустил пар из ноздрей и, припав широким лбом к хрустящему снегу, заскулил. - Ишь ты! Любовь у него! А если мальчишка крупный, если не разродится и помрёт девка, ты что ли мать мальцу заменишь? Да в него каждый босяк пальцем тыкать будет и байстрюком обзывать! - Ульяна не сдержала ярость и щёлкнула хлыстом по снегу. Но конь стоял как вкопанный, ни на шаг не сдвинулся, знал: не ему этот удар предназначен. Волк начал подгребать лапой снег, пряча в него морду. - Эх ты! Оборотень, он и есть оборотень! Хочешь Ярочку от позора спасти, оборачивайся, иди к её отцу, руки девкиной проси, да кайся! Скажи, мол, по делам торговым отъезжал, потому к сроку не воротился! Приезжай красиво, на тройке с бубенцами, целуй руку батьке невесты, благодари за то, что пригожую девицу воспитал, а потом жену на руках в сани неси! С ведающим договорись, пусть обвенчает вас у всей деревни на виду, чтоб ни одна собака поганого не сбрехала. Вези в свой дом на той стороне леса, что к городу выходит, да живи долго - счастливо! А то, что ты оборотень, уж и так горемычной ясно! Да и любит она тебя, морду наглую, раз плод не вытравила, сберечь решила. Приходила ко мне за травами, хотела чтоб малыш крепким в утробе рос, переживала. А теперь не успею к полуночи - помрёт! Волк ждать долго не стал. Коли хозяйка лесная добро дала на союз между человеком и оборотнем, ловить на слове надо, пока не передумала. Хорошо ещё шкуру хлыстом не попортила, а то она может. Ух, временами зверь, а не баба! И откуда только взялась? Бывалую из себя строит, а самой-то не боле двадцати пяти лет будет! Вильнул хвостом Колодар, развернулся, да сиганул на радостях в лес. Хлопот ему предстоит нынче много. Тем временем сани Зоряна приготовили к выезду. И только староста собрался в них сесть, как услышал, что мчит к его дому Ульяна сама, на коня покрикивая. А значит не придётся ей в пояс кланяться, о помощи умоляя. - Зорян! Открывай ворота! - крикнула хозяйка леса. - Да пусть твой конюх в конюшни моего вороного сведёт! До утра я у вас останусь! - Эй, уяснил, чего велено?! - обратился староста к худому пацанёнку. - Чтоб конь её лучшим овсом был накормлен, вычищен, вычесан, да воды, смотри, с дороги не давай! Как только Ульяна спрыгнула с саней на землю, паренёк метнулся к коню, прихватил за узду и повёл в сараи. - А теперь слушай меня, Зорян! - женщина встала на верхнюю ступень крыльца и, развернувшись лицом к мужчине, заговорила тихим, но сильным голосом. - Сам знаешь, кто виной тому, что Ярочка разродиться не может! Сейчас зайдёшь к дочери, покаешься, скажешь, как любишь её, хорошую, и неважно тебе есть муж у неё или нет! Что в жизни не попрекнёшь, а внука воспитаешь, как деду заботливому положено. Понял? И если не согласен со словами моими - домой поеду, а ты к похоронам готовься. Да на жальник мужиков отправь могилу копать. Расчёт Ульяны был верным. Самое время надоумить отца: языков злых много, завистников и злопыхателей поганой метлой с пути своего не сметёшь, а дочь - кровь родная. Кто стакан воды на старости лет подаст да покормит? Ясное дело - не тот кто сплетни за спиной плёл, горя желая. - Пойдём в дом. Время дорого. Всё сделаю, как скажешь. Сам уж понял, что дороже дочерей никого у меня нет. А Ярочка - любимая. Лишь она от жизни счастливой, от любви ответной и осталась. В сенях сняли тулупы, войлочники обмели от снега, зашли в широкий коридор, а из него в светлую. На большом дубовом столе горела одинокая свеча, перед ней, стоя на коленях, молились женщины. Ульяна и присматриваться не стала, сразу видно кто чего просит. У старушки в тёмно-сером платке мысли светлые, добра желающие, переживает за роженицу, как за дочь родную. У мачехи, жены Зоряновой, мысли тёмные. Ничего доброго в них нет, разве что мечты о том, как хорошо после похорон Яркиных она заживёт, да всё приданое дочке её, Васелинке, достанется. Третьей была сама Васелина. Пятнадцать лет всего, а сложена как баба дородная. Низенькая, но крепкая, развита не по годам, вон как зад книзу тянет. Мысли её были далеки отсюда. О своём она молилась, о девичьем. С сыном пасечника любовь у неё взаимная. По весне свадьба весёлая отгремит, а через год родится двойня девчушек русоволосых да конопатых. Бабы с колен быстро поднялись, Ульяне поклонились, а та подошла, на плечо хозяйке дома руку положила и велела лучшего сукна принести. - Не жадничай, Федора, - говорит, - неси самый большой отрез, чтоб и на сарафан, и на платок к нему хватило. Да поживей! Сама знаешь, не люблю я ждать веленого. Федора тенью метнулась к сундуку и, достав внушительных размеров отрез, протянула Ульяне. Спорить с хозяйкой леса - себе дороже. Ульяна, в самом деле, дважды не повторяет, а за ослушание может так наказать, что вовек не забудешь. - Ты, Зорян, со мной иди, выполняй, что обещал. А вы, - пришедшая строго посмотрела на женщин, - тащите воды горячей и пеленание! Из-за двери соседней комнаты раздавались слабые стоны роженицы. По тому, как тяжко давался Ярочке каждый возглас, стало ясно: сил у девушки много не осталось, а впереди её ждёт самое тяжкое. Времени терять нельзя. Скоро полночь. Светлые волосы Яры разметались по подушке, в лице ни кровинки, пальцы судорожно сжимают простыню, а в глазах только страх и печаль. - Тише, тише, успокойся, - поглаживая её по твёрдому животу, сказала Ульяна. Та и в самом деле притихла, будто бы всё само собой закончилось, будто и не рожает вовсе. - Здесь тебе отец слова добрые сказать хочет. - Ярочка, доченька моя любимая, прости меня старика за всё, прости. Сколько раз укорял, на поводу у Федоры шёл. Языки злые слушал. Никогда больше не стану делать этого. Ты только с силами соберись, роди мне внука крепкого, а уж мы его с тобой на ноги поставим. Воспитаем, выучим, коли захочет! Любить его буду, как сына родного, как тебя в детстве баловать, на ярмарки в город возить... Слышишь, дочка? - Слышу батенька. И говоришь не так, как прощаются. Вижу, веришь, что всё будет хорошо, - она чуть передохнула и продолжила: - А теперь, когда хозяйка леса рядом, я и в это поверила. Спасибо, что не оставила меня в минуту тяжкую, - девушка схватила руку Ульяны и слабо сжала в своей ладошке. - Не благодари сейчас, не трать силы. Потом сочтёмся. Зорян напряг плечи. Знал он, что за особые услуги хозяйка леса и плату особую ждёт, но денег, да добра всякого то не касаемо. Значит, в долгу они с дочкой теперь неоплатном перед ней. Ульяна развернула отрез, оторвала от него кусочек на ленточку похожий и вложила его в руку роженицы. - Смотри, - говорит, - держи крепко, не вырони. А ты, староста, бери всё остальное, да иди к соседке черноротой, благодари её за внука на чём свет стоит. И радуйся, радуйся, дед! Скоро на руках мальца здоровенького подержишь! Авось, и похож на тебя будет! Иди к Устинье, дари отрез, да на плечи ей его от всей души твоей щедрой набрось! Непременно на плечи, слышишь?! Зорян в чём был, в том из дома и выбежал. - Ох, Ярочка, не люблю я это дело - повитухой работать, а надо. Вот и тебе нынче надо собрать все силы в кулак, слушать меня внимательно и выполнять всё в точности, как скажу. На, попей, - Ульяна достала из своей сумки бутылёк с тонким горлышком и напоила роженицу крепко пахнущим отваром. Яру поначалу чуть не вырвало, но допила до дна. Тем временем, Зорян соседку от радости чуть не задушил. И благодарил он Устинью по-настоящему, от всего сердца отцовского. У той от удивления глаза на лоб полезли. Может, и почуяла она неладное, шестым бабьим чутьём, но опомниться не успела, как староста ей на плечи ткань набросил. И началось... Устинья обомлела, за низ живота схватилась и давай орать будто роженица! А сукно её тело крепче, крепче обматывало, к животу, словно вторая кожа прилипало. Ох, и насмотрелся Зорян! Но уходить из дома соседки не желал. Сел на край лавки, локти на стол выложил, да стал ждать, чем дело закончится. А дело-то не долго и длилось. Может, полчаса, может, более. Притихла Устинья, упала у печи и сном глубоким забылась. Закрыв за собой дверь, новоиспечённый дед вышел во двор, но даже там было слышно, как громко и сильно кричит его новорождённый внук! "Ай, да Ульяна, ай, да ведьма! – думал староста, к дому своему поспешая. - Не зря перед ней вся округа на цырлах ходит! Три года всего, как лес приняла, а почёту ей, словно век живёт!" ГЛАВА 2. Яра теребила в руке пёструю ленточку. Уж как она её во время родов в руке сжимала, а на той ни складочки. - Береги эту ленту, как зеницу ока. Поняла? - наставляла Ульяна молодую мамашу. - Пусть она всегда при тебе будет или в таком месте схоронена, о котором только ты знаешь, но на себя не повязывай, пусть никто её не видит. Она не износится, не порвётся, не утонет и даже не сгорит, но от людских глаз прячь. - Всё сделаю, как скажешь, спасительница, - любуясь на сыночка, ответила Яра. - Поняла я теперь, что не на всякую обиду злом отвечать надо. Вон как ты Устинью благодарить велела! -Э-э нет, милая, запомни: зло должно быть наказано. И не правильно говорят, мол, ударили с одного боку, вторым повернись. Нет. Человек человека изводить права не имеет! Даже звери ради удовольствия не убивают. Погляди на малыша своего, разве не должен он был на свет родиться? А ты, не достойна век свой до старости глубокой дожить, как Силы велят? Ярочка испугано посмотрела на сына и, прижав того к груди крепче положенного, сказала: - Правду говоришь, тут и думать нечего. Я теперь за него сама кому хошь глотку перегрызу! Может статься, что детей у меня больше не будет. Женихи до добра отцовского падкие найдутся. Хоть с дитём, хоть с козлом в придачу возьмут, да только я никого, кроме любимого своего, в пару не желаю. Но не судьба нам вместе быть. - Почему это? - прищурив глаза, спросила недавняя повитуха. - Разве сама не видишь? Гляди, какие длинные и густые волосы у сына моего – чёрные, как смоль, а сам ребёночек крепкий, сбитый, словно мужичок, весу немалого, кожа белая и глаза, будто угольки. Оборотень отец его. Уезжать мне отсюда надо, Ульяна. Мальчик вырастет, зов крови своё возьмёт. Хозяйка леса внимательно посмотрела на младенца. Тот припал к материнской груди и жадно сосал молоко. Аппетит волчий, ни дать ни взять. На отца похож, да и дедова кровь чувствуется. Хотя староста и сам черноволос, в отличии от большинства мужиков деревенских. Те, почитай, все русые да рыжие. А вот подбородок с ямочкой – точно дедов. Зорян в этого мальца всю душу вложит. Даже если Колодар не приедет за невестой, мальчик ни в чём нуждаться не будет, и никакая тварь его байстрюком обозвать не решится: дед не позволит! Дверь в комнату отворилась. На пороге нерешительно замер счастливый староста. Глаза искрами сыпят, хочет внука к груди прижать. - Проходи, Зорян. Принимай пополнение. Смотри, какого богатыря дочь твоя родила, - складывая обратно в сумку всё, что принесла с собой, сказала Ульяна. Зорян подошёл к кровати, на которой лежала дочь, протянул руки к внуку, а тот возьми, да и ухвати деда за палец. - Ух, ты, шустрый какой! - удивился староста. - Видано ли - только вылупился, а цепкий? - он вопросительно посмотрел на повитуху. - Переносила Яра его. Видишь: глаза хорошо открыты, волосики густые, головой вертит. Такое бывает, ничего удивительного. - Как сынка назовёшь? - Зорян мягко погладил пальчики внука. - А вот ты у нас дед, ты и нареки! - с улыбкой ответила молодая мама. -Тогда, пусть Яромиром будет. Мать Яра, а сын Яромир. Складно звучит? Женщины переглянулись и довольно кивнули в ответ, красивое, мол, имя, звучное. Всю ночь в доме старосты горели лампады и накрывались столы. Кто радовался событию, а кто печалился, но приход в этот мир новой души отметили как полагается. Зорян велел прислуге вина к утру на всё селение из погребов поднять. Закуску кое-какую состряпать, да хлебов напечь. Радоваться, так радоваться! Пусть каждый знает: желанный и любимый внук у старосты в доме родился! И если кто-нибудь, хоть раз, словом кривым обмолвится - несдобровать наглецу! Хмельная, уставшая, но довольная тем, как удалось разрешить нелёгкую задачу, Ульяна возвращалась домой. Солнце на горизонте взошло, метелица до обеда притихла, не станет мешать селянам веселиться. Конь дорогу знает. Можно вздремнуть прямо в санях.

Мама старая уже, пожила своё! (начало) Москва встретила Катю неласково: едва она вышла из метро, её чуть не сшиб с ног бегущий мужчина, вероятно опаздывающий на судьбоносную встречу. Вместо того, чтобы извиниться, он крикнул ей, убегая: "Понаехала деревенщина! Раззявила варежку"! Кате стало обидно, но она ничего не ответила. Поправив тяжёлую сумку на плече, она отправилась дальше, по адресу, заученному наизусть. Она приехала из небольшого городка, чтобы ухаживать за своей тётей Елизаветой. В последний раз Катя видела её очень давно. С детства неразлучных сестёр жизнь раскидала — Елизавета вышла замуж и уехала с мужем в столицу, а Оксана, мама Кати, осталась в родном городе. Особого участия в жизни племянницы Елизавета не принимала, но на день рождения неизменно посылала подарок — небольшую сумму денег. Скоро она и сама стала матерью, родились близнецы, мальчик и девочка. Когда детям исполнилось три года, мальчик погиб, выпав из окна седьмого этажа. Эта трагедия не могла не отразиться на психическом состоянии несчастной матери. Женщина часами сидела, уставившись в одну точку, и даже плач голодной дочери не мог вывести её из этого состояния. Наконец, её поместили в психиатрическую клинику, а дочку взяла к себе на время мать мужа, женщина хитрая и до крайности скупая. Она постоянно плакалась на нехватку денег. Её сын, муж Елизаветы и отец девочки, не выдержал и уехал в Среднюю Азию, где и пропал. Узнав об этом, Оксана Ивановна срочно выехала в Москву. Вместе с ключом от квартиры свекровь сестры вручила ей и племянницу, Леночку. Девочка была неразговорчивой, и как ни пыталась Оксана вызвать улыбку на её лице, ничего не получалось. Женщина убрала запущенную за время болезни сестры квартиру, и когда Лиза выписалась, её ждал уютный, чистый дом, в котором вкусно пахло борщом. — Спасибо, Ксюш, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала, — плакала на плече сестры Елизавета, — оставайся подольше, а? — Я не могу, меня дома ждут, — собирая сумку, отозвалась Оксана, — лучше вы с дочкой приезжайте к нам. Может, моя Катюша расшевелит твою Леночку? Узнав, что муж сестры оставил её без средств к существованию, Оксана Ивановна пыталась помочь сестре по мере сил, посылала ей деньги, продукты и вещи для дочки. Через какое-то время Елизавета смогла прийти в себя и устроится на работу. Но их пути с сестрой снова разошлись на годы.