Александр Сергеевич, здравствуйте! Вашему креслу на сутулую спину кладу свою руку с восторгом… Для меня неожиданно детство сегодня воскресло в Вашем маленьком домике в центре вселенной просторной. Здесь, как прежде - Кащей и русалка, дубы и анчары, и летит Черномор, и старуха грустит над корытом, и царевна в хрустальном гробу… И стихов Ваших чары не утратили силы. И в сказку калитка открыта. И смотрю я с холма на сосновую рощу и берег. И душой отвердевшей легко и небольно мягчаю. Мне, как маленькой девочке, до́смерти хочется верить, что Вы просто ушли погулять и воро́титесь к чаю….
Пари́т июньский пряный полдень, плывёт слоями влажный зной. И купы лип, дремоты по́лны, струят в прорехи свет резной. Край неба выхвачен зарницей и громыхает вдалеке. А лето жёлтое синицей сидит беспечно на руке. Пари́т и день от зноя тает, как сладкий квас перебродя. В траве купавка золотая вся в ожидании дождя. Текут минуты, в дни сливаясь, меж пальцев летний день бежит. Жасмина изгородь живая благоухает и стрижи с утра снуют, кромсая неба лазоревое полотно. Наполнен воздух сладкой негой, всё замерло, раскалено… Шуршатшуршат в стеклянных колбах пески барханами секунд. Господь сочтет осталось сколько, пока с горсти его стекут
Вечер спускается, сглаживает углы, тень примиряя со светом, смягчает грань. Кошки серее, у страха глаза круглы, за занавеской угадывается герань. Над закипевшей черёмухой, у воды, над соловьиным бельканто, в ветвях сосны виснет пластами туман, словно белый дым, словно плывущие в детство цветные сны. Дачные окна пунктиром, тепло тропы, за день нагретой и пыльной уже слегка. Через штакетник шиповник, его шипы цепкие пальцы, хватающие рукав. Поздних прохожих шаги, электрички шум, в небе темнеющем тонкой луны латунь… Повремени, моё лето, я не спешу. Всё накануне и завтра с утра июнь
Всё устроить так, что не надо лучше, даже если придётся начать с азов... По колени в мае ходить и слушать соловьиной страсти полночный зов. И по горло в реку войти в июле, и смотреть как мальки мельтешат у ног. И не помнить дни, что давно минули. У дверей полевой посадить вьюнок, он завьёт крылечко, и бросит семя, и взойдёт на будущий год, весной, поползет, цепляясь усами всеми, укрывая веранду в июньский зной. И над крышей вечер накрошит звёзды, заклубится туман над рекой парной. Час ночной для снов и бессонниц создан и окутан таинственной тишиной. Полыхнёт зарница за дальним лесом, маттиола запахнет ещё сильней... Мы начнём с азов самым долгим летом, прошагав сотню лет по его длине. Будут
Мы всё ловим журавликов в небе, на что нам синицы? Мы упрямо пытаемся жить без печалей и бед… Но уже ожидает Танатос у двери гробницы пожилого мальчишку на скромный прощальный обед. Он ещё не пожил, любопытство в себе сохраняя, он ещё не закончил своей самой важной главы. Он ещё ненасытен, поэтому жизнь осложняет независимость детской души от седой головы. Листопад, гололёд, серпантины, обгоны по встречке, штурман пьян, карты нет, Бог не выдаст, не видно не зги... Под капотом табун, сотни две лошадей без уздечки, в багаже расставанья, обиды, года и долги. Истязаем ромашки, гадая на любит-не любит, фаталисты, мажоры беспечные, мать нас итить. Мы жалеем собак, беспощадные добрые люди. Но Госп