Белок.net

#ТемаИгра

Мужчина с не-ве-ро-ятно красивым носом и такими скулами, что любая "бросит мужа и кудрявого ребёнка", сидит у меня в ногах. Хорошо, не в ногах, а просто сидит и едет в метро, а я над ним чувственно нависаю. Так вот, из-под шляпы виден прекрасный нос, скулы и подбородок, а потом сразу шарф. Прекрасный, естессснно. Невский, Горьковская, Петроградская — всё как во сне. Но на Чёрной Речке у шляпника в кармане звенит телефон. — Ну, наконец-то! —(кричит он бархатным голосом на весь вагон). — А чего ты целый день не звОнишь, не понимаю? Да, не звОнишь с самого утра! Я тоже целый день по делам ездию, представь себе… Последнее, что видят мои глаза чрез дымку слёз, это перстень-печатка на тонком пальце. Люди, скажите мне, зачем таким продают шляпы, в которых они ездиют в метро? В метрЕ, тоись. Ездиют и звОнят, гады, искря перстнЯми. Катя Прокофьева

– Алле! Мама! До вас пошел Сема, спросить за ваше здоровье…. – Та шо , низзя было позвонить? – Он сто процентов пошел на миня жаловаться. А по телефону жаловаться низзя, я ж всё услышу. – От адиёт. Жаловаться на родную жену…. – Так, мама…..не перебивайте. Я вам там тормозок собрала, кушайте на здоровье. Всё, шо Сема скажет, всё запоминайте. – Та шо я совсем ?….я лучше запишу. – Алле! Лара? Слухай сюдой. Сема пошел домой. Спасибо очень вкусные сырники, тока надо ложить ложку манки. Очень вкусная риба, тока в кляр на добавить две ложки кефира. Очень вкусные котлетки, тока надо добавить в фарш ложку сливочного масла. Так. Аааа! Список. Ты тока не волнуйся. Значит , Сёме не нравится как ты гладишь его бруки. Так я сказала, шо если не нравится,так пусть гладит сам. Сёме не нравится как ты жаришь яичницу. Желток жидкий. – Та я стараюсь, но когда желток уже готовый,она у миня подгорает. – Та то фигня. Делай меньше огонь и накрывай крышкой. Та-ак, шо ещё?... А ! Сильно крупно режешь оливье. Лара! Ты шо…..сама режешь оливье? Здрасьте! А шо твой муж тада дома делает? Он шо там , для мебели? Бери его с собой на кухню, и пусть всё режет сам. Адиёт. Лара, ты слышишь? Тока сильно острый нож ему не давай, а то ещё попадется порежется. Неделя дежурства на кухне, и он будет кушать всё подряд. Недовареное, недожареное, недосоленое. И вообще…горячее сырым не бывает. Лара! Не боись. Не реви. Мы его научим Родину любить. Ларочка, деточка запомни….у тебя самая лучшая свекровь в мире. И самый лучший в мире муж. Адиёт.

А вам слабо?!!!

Игра "Слова" Каждое последующее слово начинается на две последние буквы предыдущего... ЛУЧ - УЧАСТОК - ОКРОШКА - КАРНИЗ и т.д.)))))

Покорена сегодня чуть больше, чем полностью. Два часа ночи. Поступает бабушка. Пароксизм фибрилляции предсердий. Выясняется, что она врач-рентгенолог. Думаю: «О Господи. Только не это». Беседуем, смотрю, слушаю. Отвожу на рентген, на рентгенограмме описывают правостороннюю нижнедолевую пневмонию. А мы же сейчас их всех должны переводить, если так. То есть, если на рентгенограмме описывают инфильтрацию, мы должны сделать КТ, и, если всё подтвердится - переводить через Эпидбюро. Бабушка берет свой снимок, придирчиво оглядывает и говорит: «Херня. Нет тут никакой пневмонии. Просто снято паршиво». Думаю: «Господи. Ну за что». И дальше в течение часа, пока мы ждём КТ, она ест мой мозг чайной ложечкой, поясняя, что снимок «мягкий», что его не «додержали», что, по большому счёту, это не подлежит интерпретации, и вообще, откровенно говоря, её терзают смутные сомнения по поводу квалификации наших рентгенологов. Изрядно побитая, доползаю до КТ за заключением. Никакой пневмонии, ясен пень, нет в помине. Возвращаюсь. - Людмила Григорьевна, говорю, - снимаю шляпу. Вы были правы, всё так и есть, вы безмерно круты, пневмонии нет, победа сил добра над силами разума, сейчас поедем в отделение лечиться. Бабушка, гордо откидывая прядь со лба: «А я вам сразу сказала, что так будет». Распечатывала титульный лист истории болезни, случайно бросила на него взгляд. 97 лет Людмиле Григорьевне. Утром заглядываю в палату, спрашиваю, как дела? - Не хочу вас пугать, но, кажется, я ещё жива. Господи, ну, мало ли, вдруг доживу?.. Позволь мне быть такой же в этом возрасте. © LiGrin Pevzner

​​У мамы было платье. Длинное, до икр, облегающее сверху и волнами подол. Глубоко болотного цвета и в крупный горох. Крупный белый горох. – Ну как я? – выплыла мама из комнаты в обновке. Она долго «гонялась» за тканью. Потом шила у портнихи, сажала по фигуре, бегая на десятки примерок. И вот сшила. И теперь спрашивает «как». А мне лет 12. Я не понимаю ничего про «гоняться за тканью» и про портниху. Для меня портниха – это утомительно, скучно, жарко, неудобно и ой, укололи. А лучшая одежда – джинсы. Желательно такие, чтоб резинка от трусов максимально вылезала из-под них подмышки. – Цвет детской неожиданности, – резюмирую я, – в нем лягушку на празднике изображать. – И ещё этот горох, как в деревне. Такой никто не носит уже лет двести, с тех пор как крестьянскую повинность отменили, – говорю. – Только не вздумай в нем ко мне на родительское собрание в школу прийти, ладно? – говорю. Пубертатный возраст – это такой, когда категоричность, как ластиком, стирает с твоего чела все признаки вежливости, воспитанности и врожденного такта. Это время истин в последней инстанции и безапелляционного мнения. Которое обязано быть высказано, иначе это разрушает твою личность, ибо ты недоговариваешь, а значит врешь, а значит, как все. А ты не все, разумеется, ты понял, что такое жизнь. И что горох в эту жизнь ну никак не монтируется. Я не помню, что сказала мама. Может, посмеялась, может, фыркнула, но точно не плакала надрывно, мол, родная дочь и как танком проехалась по моей мечте. Но я больше не помню мамы в этом платье. Может, она его носила, но я не запомнила, или носила, но туда, куда ходила без меня. Мне очень хочется верить, что она его всё-таки надевала. И вот прошло двадцать лет. Из всех маминых нарядов я почему-то помню именно это платье. Глубокого болотного цвета в крупный белый горох. Сверху облегающее, по подолу волнами. Я бы с удовольствием купила себе такое. И ходила на работу. И к сыну в школу на родительские собрания. Я бы выпархивала из гардеробной и крутилась перед зеркалом: – Ну как я? А сын бы подбегал и говорил: -Мама, ты самая красивая! Ему пока семь, а не тринадцать. Он ещё вежливый воспитанный и с врожденным тактом. У меня осталось не так много времени, чтобы купить горох и носить что-то не цвета детской неожиданности. И ещё я думаю, что до некоторых вещей надо дорастать. До взрослых мыслей. До взрослых поступков. До взрослого молчания. До понимания, что истины ты точно не знаешь, какой бы очевидной она тебе не казалась. До осознания, что собственное мнение на то и собственное, чтобы носить его в кармашке, а не распахивать плащ и демонстрировать каждому зазевавшемуся в парке поздним вечером. И ещё до взрослых платьев, под которыми не видно твоих трусов, натянутых подмышки. © Лёля Тарасевич

Мужское дело: совершить подвиг (например, убить дракона). Женское дело– всякая ерунда: выгладить мужчине рубашку и брюки для подвига, начистить меч и доспехи, вычистить коня и надеть на него седло и сбрую, накормить мужчину перед подвигом, напомнить ему о месте и времени совершения подвига, проводить его к месту совершения подвига, организовать дракона, чтобы тот не прогулял подвиг мужчины, после подвига привести поле боя в порядок, забрать рубашку в стирку, меч и доспехи в чистку, коня в конюшню, убрать тело дракона, написать отчет о том, как мужчина совершил подвиг, выгладить мужчине рубашку и брюки для следующего подвига.

Вот живет себе человек, живет, а потом бац, у него появляется дача. И это все. Начало конца. Хотя человек, об этом еще не знает, но он уже потерян для общества. Светского, так уж точно. Это раньше с человеком можно было водить хороводы и предпринимать совместные мероприятия, а теперь нет. Куда там. Сначала человек искренне намеревается садить только цветы. Он покупает садовые ножницы и лейку, разживается семенами настурции. От мыслей об огороде он отмахивается садовой лопаткой. Всем, кто пытается убедить его в обратном, он высокопарно замечает, где он, а где огород? И всплескивает руками. Он втыкает семена настурций, орудует грабельками и еще не понимает, что сел в трамвай, рельсы которого проложены в вечность. Как жизнь человека неминуемо приводит его в старость, так и цветы неминуемо ведут к корнеплодам. Проще говоря, не за горами - морковь, редис и сельдерей. А там рукой подать до капусты и картошки, апофеоза дачной деятельности и символа превращения обычной особи в огородную. Все человечество живет или по Григорианскому, или по Юлианскому календарю. Ну ладно, еще по календарю Китая или племени Майя, на худой конец. Но у дачника свое измерение времени. У него 1 Мая не компания, выходной и природа, а время мульчировать и подкармливать. Шашлыки - для слабаков, он в это время с вредителями борется. У него июль - не середина лета, отпуск и День города, а время созревания клубники. Сентябрь - не начало учебного года, а время копать картошку. Декабрь - не Новый год и веселье, а «скука, печаль, да и на дачу не поедешь». Поэтому именно зимой обычно дачник решает строиться. Весной новообращенного дачника не дозовешься. Говоришь: «Поехали в ресторан, посидим, поболтаем». Он ни в какую. Рысачит на дачу кусты обрезать. Потом ему че-то там прищипывать надо и черенковать. Пересаживать. Он все время занят. В театр ему уже сходить некогда, он почву рыхлит в свободное от работы время. Летом его не вытянешь на море. Ему, видите ли, надо поливать. Даже если и выманишь, лежит он в шезлонге у моря и страдает, вздыхает и хмурит брови. Как там его огурцы без него поживают? Такие хорошие огурцы! Шлет им телеграммы, волнуется, звонит. Худеет и бледнеет. Зеленеет. Все овощи на юге ему не хороши, потому что не его, а вот его огурцы... Осень - вообще опасное время года, продолжается страда. Дачник приходит на работу с синими кругами под глазами. Синими, как синенькие, которые впервые уродились на его грядке. В это время дачника лучше не трогать. Он находится в исступленно-восторженном состоянии. Собирает урожай. Может и укусить. Удивительно, как меняют человека даже самые скромные земельные наделы. Это раньше он гонялся за модными туфлями и косухами, страдал, если кто-то в офис придет в его прикиде, а теперь охотится за луковичными и корнеплодами, с истерикой в голосе рассказывает, что Пупыркины, слева, через забор, уже всем разжились. Однажды с озабоченным лицом он отпрашивается пораньше с работы. Очень важное дело, видите ли. Должны привезти машину дерьма. В виде конского навоза. Ты немного не понимаешь, как человек, который вчера горячо интересовался итальянским кино, сегодня так же горячо интересуется конским навозом, но стараешься принять эту изменившуюся реальность. На следующий день он сам не свой. Возмущается, кипятится и идет пятнами. Санта Мария! Его надули. Вместо конского, ему привезли машину коровьего навоза. А каждый знает, что это не то же самое. Это самое настоящее дерьмо! - Дерьмо, дерьмо. - соглашаешься ты и капаешь ему в чашку валерьянку. Дачник все время заманивает тебя к себе. В дачную секту. Говорит всегда одно и то же: «Приезжай, отдохнешь, там такой воздух!» И рано или поздно ты сдаешься. Покупаешь резиновые сапоги и едешь. Дачник счастлив. Он водит тебя по участку, как экскурсовод по Лувру. Вот тут у него чабрец, там мята, а вот абрикос, но он в этом году не уродил. Ты начинаешь проникаться этим и сам не замечаешь, как цокаешь языком. Да-да, эти заморозки, действительно. За что такая напасть? Чай на даче заваривают исключительно из каких-то веток. Обычные чаи там считаются за западло. Фу, - говорит дачник. - я сейчас тебе такой чай заварю, закачаешься. Бежит куда—то в кусты. Слышен только хруст веток. Через минуту он возвращается с пучком неизвестных тебе трав. Весь этот гербарий он запиндюривает в чайник с энтузиазмом зависимого человека и потирает довольно руки. - Ну, как? - спрашивает он сияя, когда ты делаешь первый глоток. И, видя его счастливое лицо, ты понимаешь, что ни за что на свете не сможешь ему сказать, что эта гремучая смесь напоминает тебе настойку от кашля, которой тебя выпаивали в детстве после гриппа, улыбаешься и говоришь: - Мда! Дачник проникается доверием и последующие два часа, положив голову тебе на плечо, выкладывает, как психотерапевту, всю правду. Казалось бы, вчера ты видел его на работе вполне счастливым, а сегодня узнаешь всю страшную подноготную, все, что он месяцами носил в душЕ, переживая в одиночку. Ужасов, которые ему довелось пережить, хватило бы на несколько триллеров. Ты узнаешь, как тля пожрала все листья, как замерз зимой персик, как жуки пожрали всю картошку (что, у него, что, есть уже и картошка?!). Расстаетесь вы за полночь, когда на ветке начинает петь соловей. Прощаетесь будучи уже почти родней. Тебе, несмотря на все отговорки и аргументы из разряда, что «не довезу я стюдень», вручают пучок вялого укропа и кулек кривобоких, червивых яблок, и ты принимаешь их с благодарностью, они для тебя теперь не витамины, а символ завета и тайного братства. Потом ты идешь по проселочной дороге, среди стрекота сверчков и полевых трав, под покровом звездного неба, к остановке, помахиваешь кульком с жухлыми яблочками, вдыхаешь пряный воздух и думаешь: «А что, не так уж и плохо иметь уголок природы в каменных джунглях. Можно там хотя бы цветочки посадить...» © Дарья Исаченко