Увлечения
Публикации автора
В ОК обновились Увлечения! Смотрите публикации, задавайте вопросы, делитесь своими увлечениями в ОК
Предыдущая публикация
Сбывшийся сон.
Это была дорога в один конец. Игорь ехал в старую заброшенную деревню, где когда-то жила его бабушка. Сюда, много лет назад, его привозили родители из шумного города, на летние и зимние каникулы.
Теперь в деревне никто не живёт. Ещё в начале 2000-х, почти все работоспособные люди разъехались в близлежащие города по причине отсутствия работы. А из оставшихся стариков, не желающих покидать свои дома, теперь уже никого не осталось в живых.
Остались в деревеньке только одиноко стоящие дома, с полуразваленными сараюшками, да старый погост с крестами, чуть поодаль от этого скорбного жилья. Там же покоилась и его бабушка, наотрез отказавшаяся переезжать к ним в городскую квартиру. Её дом просто прикрыли, не найдя ключей.
Сегодня ночью она приснилась Игорю. Во сне покойная бабушка звала его в гости. Не то что звала, а просила срочно приехать. Во сне она была очень радостная и угощала его большими антоновскими яблоками.
Был конец сентября, облачное небо хмуро смотрело на землю, изредка роняя тяжёлые капли на покрытую увядшей листвой землю.
По обочинам дороги стояли голые деревья, чернея на фоне серого неба своими костлявыми остовами.
В этом году в жизни Игоря случилось все самое худшее, чего только можно было ожидать. Он потерял свой небольшой бизнес, его бросила любимая женщина, от него отвернулись друзья. В довершение всего, у него умерла мать, а отца уже давно не было. Вдобавок ко всему, его большую, комфортную квартиру выставили на торги. Из всего имущества у него осталась старенькая родительская двушка и не совсем новая «Нива». Да этот дом, в глухой, забытой богом деревушке. В этой жизни он остался совсем один. Без любви, без близких людей, без любимого дела, без цели и смысла дальнейшего существования.
Поэтому сегодняшний сон он расценил как подсказку. Бабушка зовёт к себе, значит нечего ему больше делать в этой жизни.
В этой деревне, куда он сейчас ехал, он хотел довести все до конца, чтобы больше не мучиться и не влачить жалкое существование. Там ему никто не помешает закончить свою жизнь и навсегда уйти в небытие, где уже никто и ничто его не побеспокоит. И пусть лучше никто и никогда не найдет его труп. Все равно будет некому навещать его могилку.
Его взгляд был холоден и полон решимости. Он смотрел вперёд, в извилистую ленту полуразбитой дороги, с выбоинами, залитыми дождевой водой.
Наконец, вдали показались первые домики. Притормозив, Игорь медленно поехал по улице, сплошь усеянной ямами, опасаясь увязнуть в одной из них. Не хотелось идти по этой безлюдной деревне, среди мертвых домов с пустыми глазницами окон, смотрящих на него с обеих сторон. Хотелось быстрее добраться до дома и, пока он полон решимости, скорее сделать то, зачем он сюда приехал. Он знал каким способом можно уйти из этого мира наиболее безболезненно и заранее к этому приготовился.
Вот и дом. Старенький, покосившийся деревянный домик, покрашенный жёлтой краской, местами почти облупившейся.
Остановив машину, он на минуту задумался, глядя на этот некогда живой и красивый домик. Он так любил сюда приезжать! А бабушка как радовалась! Каждый день готовила ему все, что он пожелает. В доме всегда было красиво и чисто. А запах от разных вкусностей стоял просто потрясающий!
- Может сделать это не заходя в дом? - подумал он. Вон в том покосившемся сарае, сбоку? Жалко загаживать чистоту и приятные воспоминания об этом жилище своим разлагающимся телом.
Но в самый последний момент он все же решился зайти в этот дом ещё раз. Проститься навсегда со всем, что было ему ещё дорого.
Все окна в домике, на удивление, были целы. Во дворе чисто, никакого бурьяна. Зашёл внутрь. И сразу на него пахнуло теплом. Как тогда, в детстве, когда он приходил с улицы домой погреться.
Игорь удивлённо осмотрел комнату. На окнах висели те же занавески, что были раньше у бабушки. На стене висело чистое полотенце. Все тарелки и чашки аккуратно расставлены на полочке. Пол подметен, и на нем те же тканые половики. Тихо тикали часы. А на столе лежали большие, жёлто-зеленые антоновские яблоки. Такое ощущение, что в доме по-прежнему живёт его бабушка, и она вот-вот выйдет из соседней комнаты к нему навстречу.
Вдруг в соседней комнате что-то зашуршало, и послышались шаги. Игорь перекрестился, ему показалось, что волосы на его голове зашевелились, а сердце со своей высоты рухнуло куда-то в пятки.
В тусклом свете, из-за печки вышла его бабушка, укутанная в свою большую, теплую шаль. Ту, в которую заворачивала его после бани. Он съехал на пол по стене.
- Бабушка?
- Что тебе здесь надо? Ты кто? – спросила его бабушка молодым, чуточку низким голосом.
Игорь вздрогнул от неожиданности.
- А вы кто? – приподнимаясь, спросил он, вглядываясь в тусклом свете в лицо призрака.
- Я первая спросила. Если что, я вооружена, - ответил призрак и направил на него дуло небольшого пистолета.
Игорь отпрянул и выставил вперёд руку.
- Тихо, тихо… Я здесь это… Живу… То есть это мой дом. Моей бабушки дом… Она мне его оставила… Я вот приехал… Навестить…
Призрак опустил руку и рассмеялся:
- Господи, как же вы меня испугали! Я задремала и вдруг слышу шаги чьи-то…
Смех у призрака был приятный и звонкий. Игорю он сразу понравился. Осмелившись, он подошёл поближе. Из под бабушкиной шали на него смотрела молодая, красивая девушка, с большими серыми глазами.
- А вы кто? Как сюда попали вообще? – улыбнувшись, спросил он.
- Я Аня. Увлекаюсь фотографией. У меня сейчас отпуск и я приехала сюда побродить по лесу, заснять местные пейзажи. Обожаю осень! А тут места дивные, природа не тронутая! Да вы присаживайтесь, - указала она на диван. Я тут прибралась за 3 дня. Вот одежду нашла в комоде, - кивнула она на шаль. Даже печку растопила. А то моя куртка совсем промокла под дождем, пока ночлег себе искала.
Игорь присел на краешек и молча слушал её, не отрывая взгляд.
- А пистолет у вас откуда? Или бутафорский? – наконец спросил он.
- Почему же бутафорский? Газовый пистолет. И право на ношение есть. Девушке в наше время нужно быть всегда во всеоружии. Ибо честь превыше всего! И она гордо вскинула подбородок, а затем снова рассмеялась.
- Машина у меня застряла в двух домах отсюда. Пока ехала сюда, погода отличная была, а потом ливень прошел и дорогу в один момент развезло. Не могу выехать, телефон сеть не ловит, а теперь и разрядился вдобавок. А до трассы идти далеко очень. Вот я тут и обосновалась. Сюда ведь дачники постоянно наведываются, да и рыбаки с охотниками в выходные приезжают. Зверья здесь полно и рыбы целый пруд. Сама не раз летом тут с друзьями рыбачила…
Девушка тараторила без умолку. А Игорь молча слушал и смотрел на неё. В душе, от её разговора, у него происходило что-то непонятное, словно свет расходился по каждому темному уголку его тела, и от этого хотелось радоваться и смеяться.
- Хотите чай? – спросила она. Я тут у вашей бабушки в шкафу коробочку нашла. Он правда старый и не очень вкусный, но пить можно.
- А вы чем питались-то все это время? – наконец спросил он.
- Яблоками. Знаете, их тут в саду полно. Они такие вкусные, свежие. Не то что магазинные.
Она повернулась к столу и, выбрав самое большое яблоко, протянула ему:
- Угощайтесь, это антоновка. Мои любимые!
И снова рассмеялась.
- Если честно, у меня с собой был кое какой запас. Перед поездкой в магазин зашла. Знала, что задержусь допоздна, и на обратном пути все магазины будут закрыты. А тут вон как оказалось. Третий день здесь торчу. Слава богу, вы сюда нагрянули! Иначе пришлось бы до субботы еще сутки здесь природой наслаждаться. Зато я столько снимков наделала! Так что время не напрасно потеряно! А воздух здесь какой!... Жила бы здесь всю жизнь, если б можно было!
Она подошла к окну.
- О! Да у вас внедорожник! Значит вы мою машинку живо из той ямы вытащите.
- Да запросто! Пойдемте! Кстати, меня Игорь зовут, - и он, поднявшись с дивана, с улыбкой протянул ей руку.
После того, как Аня уехала, Игорь снова зашел в дом. Сел на старый диван. С портрета, что висел на стене напротив, на него, задорно улыбаясь, смотрела бабушка. Совсем молодая, как Аня. И Игорю показалось даже, что они были чем-то похожи с этой веселой, жизнерадостной девушкой. «Спасибо, баб!» - прошептал он портрету.
Откинувшись на спинку дивана, он чуть прикрыл глаза, вспоминая разговор с Аней. Улыбка блуждала по его лицу.
- А ведь я даже телефон у неё не спросил, - подумал он.
- Зато номер машины запомнил, по нему и найду, - сказал он вслух самому себе, и быстром шагом направился к выходу.
- Сейчас на могилку к бабуле, а потом домой, - решил он.
Сев в машину, подумал вдруг, что это был не конец. Это было начало… Начало его новой жизни. И запустив мотор, он отправился в путь.
автор неизвестен
Юлькина мама.
Тимур сидел на скамейке около дома и, грызя семечки, поглядывал на соседский забор. Покосившийся, кое-где с оторванными перекладинами, от отделял царство бурной, насыщенной скандалами жизни от его, Тимкиного, спокойного, окутанного дымком дедовской трубки, существования. Два участка, одна деревня, поля, тянущиеся до самого горизонта, одно и то же небо, что сейчас кудрявилось завитками белых облачков, и такая разная жизнь...
Тимур подождал, пока за забором стихнет шум яростной перепалки, пока Аглая Петровна, суровая, постоянно занятая женщина, скрипнет калиткой, уходя на работу, а Форд, ее собака, наконец, не перестанет лаять во всю мощь своих собачьих, преданных хозяйке, легких. Сосчитав до двадцати в наступившей тишине, Тимур залез на козлы, стоящие у забора.
-Что, Юлька? Опять песочила тебя твоя? - Тимур быстро нашел глазами свою соседку, Юлю. Та сидела прямо на земле, у наполовину выкопанной грядки с картошкой и тяжело дышала. Но ни единой слезинки, что бы не случилось!
Юлька вообще никогда не плакала. Хотя от матери ей доставалось, кажется, с самого рождения.
...Аглая, родив дочку в двадцать с небольшим лет, вернулась в деревню, к матери. Та побранила, побранила, да и простила свою Аглаю. Деревня, пошептавшись, быстро забыла даже смотреть вслед этой худенькой, с острыми плечиками и бойким языком девчонке, которая несла свой кулек в местную поликлинику. Коляску ей купили уже позже, когда Юльке исполнилось месяца четыре.
Аглая тогда затаила обиду. Злую, холодную. На мир, который оказался не таким, как показывали в кино, на себя, что так быстро исковеркала себе жизнь. В ней теперь поселилось угрюмое, сварливое одиночество. Матери Аглаи уже не было, была только Юля, с ее большими, удивленно раскрытыми глазами, с пухлыми, хватающими все, до чего можно дотянуться, ручками. Дочка и стала невольным, "из огня да в полымя" попавшей свидетельницей и участницей жизни Аглаи...
-А сам не слышал? - огрызнулась девочка, бросив быстрый взгляд на соседского паренька.
Ей всегда было стыдно, если кто-то становился свидетелем материнского гнева. То ли за мать, то ли за себя. Юлька еще не понимала, не могла разобрать этих странных, переливчато-сумбурных оттенков чувств, что рождались в душе.
-Ладно тебе! С кем не бывает! - Тима хотел ее подбодрить, но вышло как-то казенно. С ним ведь такого не бывало. И Юля это знала.
-Помочь чем могу? - Тимур показал глазами на оставшиеся кусты картофеля.
-Нет, сама справлюсь! Иди, куда шел! - Юля гордо вздернула подбородок и встала на ноги.
-Как знаешь. Если что, заходи! Дед давно тебя ждет.
-Угу, - буркнула в ответ девочка и приладила вилы к черной, тяжелой от вчерашнего ливня земле.
Дед Тимура, Захар, любил эту глазастую, язвительную девчонку-соседку. жалел и любил. Не вовремя она родилась, не к той матери пришла в мир... Так думал он, глядя, как Аглая тащит дочь за шиворот, отчитывая за порванные штаны или забытую на столе чашку.
Когда Юля приходила к ним в избу, Захар менялся в лице, весь расцветал, превращаясь, по мнению Тимура, в гриба-лесовика из детских сказок. Только шляпы не хватало.
-Юленька пришла! Ай да радость у нас сегодня! - весело говорил он, хромая к стулу. - Присядь, да не надолго, знаю, что спешишь! Отдохни, вот я тебе тут листиков газетных оставил.
Глаза девочки восторженно загорались. Дома брать газеты было нельзя. Их мать использовала для растопки печи или стелила для сушки овощей. А у деда Захара - другое дело!
Юля, бросив все, забиралась на стул, брала кипу пахнущих типографской краской листов и вырезала. Картинки, буквы, все, что ей нравилось. Ловко орудуя ножницами, она собирала вырезанные фрагменты на чистом листе, наклеивала их и любовалась своей картиной. Пейзажи и натюрморты, все пронизанные проступающими через мокрую от клея бумагу червячками-буквами, быстро ложились на стол. Потом Юля спохватывалась, бросала взгляд на циферблат деревянных, в виде домика кукушки, часов, поджимала губы и, отодвинув газетные обрезки, быстро кивала деду Захару, Тимуру, что сидел рядом и во все глаза смотрел на ее странные поделки, потом бежала к рукомойнику, чтобы отмыть следы печатной краски с ладошек. Уже во дворе, вскочив на скамеечку, она быстро шептала "Спасибо" и исчезала.
Мать научила ее точно определять время и являться домой тогда, когда это нужно. Опаздывать, задерживаться или вовсе пропадать по своим, "детским", делам Юльке было нельзя. Мать предельно ясно объяснила это дочери. Юля усвоила.
А вот "Спасибо" Аглая никогда от дочери не слышала. И сама не тратила время на такие мелочи.
Благодарить, искренне, по-детски радостно и бескорыстно, Юлю учил дед Захар...
...Картошка на участках сеялась, выкапывалась и вновь отправлялась в землю. Тимур все также свешивался через забор и перекидывался словами с соседкой.
Еще была школа. Юля давно поняла, что это место, куда ей нужно обязательно попасть. И потому, что "неучи и лодыри нашей семье не нужны", (это Юля запомнила со слов матери), но еще и потому, что школа давала шанс на совершенно другую, какую-то еще неизвестную, но уже манящую своей свободой от материнских окриков жизнь.
Знала девочка это от Тимура. Тот пошел в первый класс на год раньше нее. Юля издалека любовалась его фигуркой в новенькой форме, с портфелем. Девочка с замиранием сердца смотрела, как он выкладывает на стол тетрадки и что-то пишет...
-Не вскопаем огород, никакой школы тебе не будет. Поняла? - Аглая, строго глядя на дочь, ткнула рукой в открытое окно. - Ты мне тут нужна. А то как есть-пить, ты первая, а как помогать, так у тебя школа!
Юля поняла, что школу, свое право на то, чтобы не быть неучем, нужно заработать. Форма, не новая, но вполне приличная, уже висела в шкафу, портфель ей подарил дед Захар, банты и ленты крепить было не на что. Недавно матери почудилось, что у ребенка вши... Короткий каштановый "ежик" украшал юную голову, заставляя глаза казаться еще больше.
-Ничего, ты все равно такая хорошенькая! Молодчинка!- баба Лида и дед Захар подловили Юлю за поворотом, сунули в руки букет пурпурно-фиолетовых георгин. Целовать девочка себя не разрешила, чинно пожала всем руки и, тихо сказав "спасибо", зашагала по улице. Сегодня был ее праздник...
...-Деда! - Юля забежала к соседям. Тимур обещал помочь с заданием по истории.
-Да, -Захар тяжело опустился на стул и посмотрел на переминающуюся в дверях четырнадцатилетнюю Юлю.
-А вот ты помнишь, когда мама была другой?
-В смысле?
-Ну, я тут, пока ее не было, в шкафу коробку нашла. Там ее фотографии. Она там совсем другая, понимаешь... Я ее такой не видела никогда.
Захар на миг задумался.
-Была, девочка, была. Да только жизнь так повернулась, что ощетинилась наша Аглая, словно ежик. Но ты не думай! Она тебя больше жизни любит, просто...
-Что?
Но тут в комнату вбежал Тимур, кинул на стол учебники. Захар сразу замолчал и сделал вид, что и забыл, о чем хотел сказать.
Пока молодежь делала домашнее задание, пожилой мужчина, отвернувшись, смотрел на пляшущие в печи язычки пламени.
В голове звучал давнишний разговор с Аглаей. Было это лет пять назад.
....-Ты чего так свою девчонку в оборот-то взяла? Она ж у тебя не разгильдяй, вроде нашего Тимки! Умная, помогает тебе, а ты и слова ласкового не скажешь...
Захар тогда зашел к соседям, не выдержав очередной ссоры матери и дочери. Юля убежала куда-то, а Аглая сидела за столом, уронив руки на колени.
Женщина вскинула голову и зло посмотрела на гостя.
-Учить меня будешь, как дочь воспитывать? Зря только пришел! Я ее всегда только за дело ругаю, она знает!
-Да я не про то! Ласка где, материнская твоя, простая женская доброта, в конце концов? - Захар тогда очень сильно разозлился на эту сварливую, постоянно обиженную на весь белый свет бабу. - Ты кого из нее растишь? Волчонка?
-А кого из меня вырастили, а? Ласковые все были, добренькие, все по головке гладили. И я такая выросла. А то, что доброта-то ваша порой боком выходит, не рассказали. Уж лучше пусть Юлька сразу знает, что никому верить нельзя, что не все такие сахарные, какими хотят казаться. Хоть она нормально жизнь проживет, отрастит броню, никто не подступится. Не то, что я...
Захар тогда только качал головой. Сколько всего было спутано, переплетено в этой голове, в этой девчонке Аглае, которая когда-то давно заразительно смеялась, размазывая малиновый сок по румяным щекам. Тот смех еще звучал в его ушах. Но навеки замолк в ее сердце. Жаль...
А потом, ночью, женщина услышала тихий голос дочери. Сон, тревожный, свинцовый заставлял девочку ворочаться и постанывать. Ночь, темная, непроглядная, покрывающая и безмолвная, смотрела в окно их избы. И только это черное, с мерцающими металлическим светом звездами, небо видело, как мать тихо села на кровать Юли, нежно погладила ее по голове. Дочка потянулась к ней. Они обнялись и лежали так почти до самого рассвета. Юля все забыла. Аглая же такие минуты помнила, берегла, собирая в душе, как капли живой воды. Это было доказательство ее любви к дочери, отрицание самой возможности сомнений в этом...
...Захар моргнул.
Юля теребила его за плечо.
-Что? Что, родная? - он повернулся и посмотрел на нее.
Тимура в комнате уже не было. Тот ушел к матери, помогать на складе.
-Дедушка, а как ты думаешь, она меня, правда, любит?
-Да любит! Любит, глупыш ты мой! Как умеет, так и любит.
Юля в задумчивости ушла домой. А разве не все матери умеют одинаково любить своих детей?...
...Неладное Аглая заметила сразу. Юля, прежде равнодушная и тихая, теперь лихорадочно ходила по комнате, долго сидела на скамейке, глядя в пустоту, потом вдруг срывалась с места и убегала куда-то.
Казалось, дочь все пытается что-то спросить у нее, заглядывает в глаза, ища удобный момент, но не решается.
"Влюбилась!" - догадалась женщина. В этого Тимура. Она уже не раз видела их вместе.
А Юля и жила теперь только им. Это чувство было как взрыв, как вдруг пробившийся сквозь камни родник. Из неоткуда в ней появилось столько нежности, безоглядной любви и тоски по этому вихрастому Тимке, что девушка боялась саму себя. Такие сильные чувства, прежде запрещенные, чуждые, были ей непонятны. Но уже давно жили в детском сердце, собранные по крупинке - от деда Захара, от бабы Лиды, от мамы, что ночью шептала на ухо что-то теплое, тягуче-ласковое...
-Юля, нам надо поговорить.
Аглая сидела за швейной машинкой. Женщина подняла глаза на только что вошедшую дочь.
-Мам, дай, я хоть поем. Не ужинала еще! - Юля хотела вынуть из маленького холодильника еду, но мать остановила ее.
-Нет, прямо сейчас поговорим. Я сказала!
Это "Я сказала" всегда звучало как удар, как последний, точный бросок, которого Юля почему-то ослушаться уже не могла.
-Ладно. Давай.
Девушка села за стол.
-Ты это прекращай. Меня все равно не обманешь, я все вижу. Тебе это не надо, слышишь? Живи, учись, хочешь, иди работать, но не гуляй! Потом мне скажешь "спасибо". Поняла?
Юля смело посмотрела в глаза матери. Теперь она, эта худенькая Юлька, уже была взрослой, уже давно ее душа отделилась, отпочковалась и распустилась пурпурно-фиолетовым георгином, что когда-то стриженая девочка несла в школу.
-Нет, не поняла. Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я молодая, что Тимур, возможно, не тот, кто должен стать моим избранником. И все в таком духе, что обычно крутят в твоих сериалах. Но мне нужно хоть кого-то любить, мама! И чтоб хоть кто-то любил меня! Не беспокойся, я не глупая, Тимур хороший парень. Отпусти ты уже меня, а? Я устала, понимаешь? От этой жизни, которую ты заставляешь меня проживать! Тимур другой, он ласковый, он берет меня за руку, а я даже не знала, что это так приятно, просто идти с кем-то рядом, держась за руки, сидеть, обнявшись.
-Ты спешишь! Это все красивые фантазии, которые потом заканчиваются такими, как...
-Что? Договаривай! Такими, как я? Ты меня "нагуляла", я знаю. Даже, наверное, не хотела, чтобы я родилась, да? Но я-то чем виновата? Тем, что хотела любить тебя, а ты меня не научила? Тем, что ты постоянно отталкивала меня, когда мне было больно? Зачем, мама? Я все думаю, неужели ты так ненавидишь меня? Тогда сдала бы в детский дом!
Юля вскочила и уставилась на мать. Лицо раскраснелось, большие, горящие обидой глаза следили за каждым изменением выражения родного лица.
-Я хочу чувствовать! И не только обиду и злость, которую ты сполна взрастила во мне! Я не хочу быть такой, как ты! Поняла? - Юля ударила кулаком по столу.
Аглая опустила глаза и щурясь, все пыталась вдеть нитку в иголку.
-Дай, я! - Юля подошла, оттолкнула мать и протянула руки в швейной машинке.
И тут Аглая обняла ее. Крепко прижала к себе, как когда-то ночью маленькая Юля сама прижималась к ее сильному, пахнущему молоком телу.
-Я так боюсь, что тебе сделают больно! Я не хочу, чтобы ты это испытала, - шептала мать. - Я никогда не показывала тебе, что люблю тебя, потом и сама забыла, как сильно я люблю тебя, Юлька! Я хотела, чтобы ты выросла сильной, чтобы "держала удар" и не верила никому... Так лучше. Ну, мне казалось, что так, действительно, лучше!...
Юля, высвободившись из объятий Аглаи, повернула ее лицо к себе.
-Мама! Я когда-то нашла в шкафу твои старые фотографии. Там ты другая. Это до того, как тебе сделали очень больно, да? - Юля шептала, стирая слезы с материнских щек. - Покажи мне себя такую, а? Давай сядем и посмотрим эти фотографии вместе! Я хочу снова тебя полюбить, очень хочу! Давай попробуем!...
Через час в дверь постучали. Тимур пришел за Юлькой, хотел погулять. Но девушка не пустила его.
Это был ее вечер, ее и мамы.
Когда-то давно у Аглаи родилась дочь, а теперь, в этот вечер, за цветастыми шторами, у Юли родится ее МАМА, та, что почему-то потерялась, пока Юля становилась взрослой.
Они вместе сложат ее из "газетных вырезок", из обрывков прошлого, хранящих любимый образ...
Блог " Зюзинские истории"
— Галя, зайди. Мой в погребе был и тебе картошечки набрал.
Галина повернула ко двору соседки.
— Ой, спасибо, тётя Марина, я вам обязательно верну. — С чего вернёшься то? Ох, горюшко. Вернёт она. Раньше нужно было думать, когда детей рожала. Петька никогда не был нормальным мужиком.
Галина проглотила обидные слова, потому что знала, что до зарплаты ещё неделя, и на одном молоке долго не протянешь. Ладно бы она, а то ведь дома её ждали трое деток. Петька, о которым говорила соседка, был её мужем, теперь уже бывшим, потому что в прошлом году узнал, что на троих детей государство не даст им ни машину, ни квартиру быстренько собрал свои вещи и сказал, что в такой нищете он жить не согласен. Галя тогда как раз мыла посуду и даже тарелку выронила.
— Петь, ты что такое говоришь? Ты же мужчина. Иди на нормальную работу, где хорошо платят, и не будет нищеты. Это же твои дети. Ты всегда говорил, что тебе нужно больше детей, что ты хочешь детей.
— Хотел, но я же не знал, что государство так наплевательски относится к многодетным семьям. А работать в пустоту я не вижу смысла», - ответил Петька.
Галя опустила руки.
— Петь, а как же мы? Как я справлюсь с ними одна?
— Галь, ну я не знаю. И вообще, почему ты не настояла, что нам одного ребёнка вполне достаточно? Ты же женщина, должна была понимать, что такое может случиться.
Галя больше ничего ответить не успела, потому что Петька выскочил из дома и почти бегом бросился к остановке. Слёзы навернулись на глаза, но тут она увидела, что на неё смотрят три пары глаз. Сашка был самый старший, ему в этом году в школу. Мишке было всего пять, и их звёздочка Маргарита, было ей два года. Галя сглотнула, улыбнулась.
— Ну, кто за то, чтобы блины пожарить?
Дети весело завизжали, и только Сашка вечером спросил:
— Мам, а папа больше не вернётся?
Галя пыталась придумать что сказать, но потом просто ответила:
— Нет, сынок…
Какое-то время Сашка сопел, а потом сказал:
— Ну и пусть, мы без него справимся. Я тебе помогать буду.
Галя когда с вечерней дойки возвращалась знала, что мелкотня уже накормлена и по кроватям. И вообще, Галя поражалась, как её сын так быстро повзрослел.
***
Поблагодарив за картошку, она двинулась домой. «Господи, когда потеплеет? Какая-то ненормальная зима в этом году.» Им бы хватило картошки, но в один из дней такой мороз тиснул, что у многих она даже в подвалах помёрзла. Конечно, деревенские жалели их. В деревне вообще люди добрые, но всегда напоминали, какая она дура. А что, дура-то? Сейчас она просто не понимала, как бы жила, если бы кого-то из её детей не было. Как бы не тяжело было, но они справлялись. Хотелось новой одежды и игрушек, но ребята не просили. Знали, что мама купит, как только сможет. В этом году они с Сашкой даже задумали большую теплицу поставить, правда, пока из плёнки, но уже всё просчитали насколько можно будет больше баночек с огурцами и помидорами приготовить на зиму. Галина перекинула ведро в другую руку и вдруг увидела толпу. Ну, как толпу, для деревни особенно в такое время и три человека — это уже толпа. Галя направилась туда, потому что та самая толпа стояла у её забора. Ещё только подходила, а уже слышала:
— Здоровый какой, явно охотничий.
— Наверное кабан подрал. Нет, не жилец.
Галя посмотрела туда, куда смотрели люди и ахнула. — Что ж вы стоите-то? Ему же помочь нужно.
Люди обернулись к ней. Сосед сказал:
— Ну ты, Галя скажешь. Видишь, оскалины клыки, кто к нему полезет? Да и не поможешь тут уже.
— Как же не поможешь, он же к людям вышел за помощью.
На снегу лежал пёс, то ли охотничий, то ли нет. Галя особо не разбиралась, но она видела, что у него повреждён и довольно серьезно бок. Собака была просто огромных размеров, но Галя нисколько не боялась её. Видела, какая боль в глазах у животного! Люди посмеивались и вскоре разошлись. Никому не нужно было проблем.
Галя осторожно провела рукой между ушами пса.
— Потерпи, потерпи, немножечко. Сейчас я одеяло принесу, переложу тебя, и мы попробуем добраться до дома.
Сзади послышался шорох.
— Мам, я принёс одеяло. А ещё вон дверку от старого холодильника можно взять, как носилки.
Галя резко обернулась, рядом стоял Сашка, в его глазах стояли слёзы. Галя видела, насколько больно собаке. Пёс зажал зубами одеяло и тихонько поскуливал. Он затих, пока Галя промывала рану. Если собаки теряют сознание, то сейчас с псом именно это и случилось. Младшие следили за происходящим с дивана огромными глазами.
— Мам, он выживет?
Саша, поглаживал по голове пса, который наконец открыл замутнённые глаза.
— Он должен выжить, мы же будем о нём заботиться. На следующий день, как только Галя пришла на ферму, её обступили доярки.
— Галь, вот скажи, что у тебя в голове? Зачем большую, чужую собаку в дом тащить, да ещё и к детям?
— Во-во. Как будто не у неё семеро по лавкам, которым и так есть нечего. Да и толку? Помрёт всё равно, а если не помрёт, то обязательно загрызёт кого-то.
Галя даже повысила голос:
— Я не понимаю, у вас что, своих проблем нет, что вы в моих ковыряетесь? Зин, там вчера Катька говорила, что выдерет тебя все волосы, потому что ей кто-то донёс, как её мужик к тебе бегает огородами. А тебе Тань тоже лучше у себя в доме навести порядок, а в мой не лезь. Твой Вовка снова вчера пиво пил за магазином, а ему всего 14.
Бабы резко замолчали, даже попятились от Гали, потому что раньше она никогда себе такого не позволяла, а Галя пошла работать. «Нужно ещё молочка не забыть взять. Может, Джек хоть его попьёт.» Джеком собаку назвал Сашка. Он вообще не отходил от неё. То водички, то поправит голову, то валенок подложит, чтобы другу было удобно.
Вечером найдёныш попил немного молока.
— Ну вот и молодец, ты обязательно выкарабкаешься…
Пёс действительно выкарабкался. Галя ему готовила, как и детям. Себя обделяла, а собаку кормила. Через три недели он уже слегка покачиваясь ходил по дому. Дети его гладили, но сильно прижимать ещё опасались. Джек выбрал себе место, спал он теперь на коврике возле Сашкиной кровати. Галя прекрасно знала, что в деревне продолжают перемывать ей косточки, но старалась не обращать внимание. Пусть говорят, языки на то есть, чтобы ими работать.
***
Весна наступила внезапно. Галя и Саша сразу же решили, что нужно одну грядку плёнкой накрыть, чтобы земля быстрее отходила. После того как она собаку домой взяла, деревенские перестали помогать. Ну, наверное правильно, раз есть чем такую псину кормить, то и самим найдётся. Галина не обижалась, правы они, во всём правы. И рожала она сознательно, и пса взяла сознательно. И никто не виноват, что подвал она не утеплила, знали же все, что морозы такие будут. Пока они с Сашей в огороде возились, Джек и Миша с Ритой тоже на улицу высыпались. Дети казалось и не понимали, какие клыки в пасти у Джека. Они катались на нём, кувыркались там, где уже весеннее солнце подсушило прошлогоднюю траву. Хохот стоял такой, что даже соседи к ним во двор заглядывали.
— Граф!
Пёс, застыл, потом взвизгнул и в один прыжок перемахнул через забор. Он буквально набросился на незнакомца. Джек визжал, облизывал лицо мужчины, а тот старался обнять пса как можно крепче. Галина и дети открыв рот, смотрели на них. Соседи тоже подошли поближе. Прошло минут 15, прежде чем человек и собака перестали сходить с ума. Незнакомец перевёл глаза на Галину.
— Здравствуйте, хозяюшка. Я почти полгода искал свою собаку, думал, что он не выжил после той схватки. А вот он выжил.
Сашка шмыгнул носом, понимая, что Джека у них теперь заберут.
— Мамка его выходила, ночами не спала, всё бинтовала.
Мужчина посмотрел на Сашу, потом на Мишку с Ритой. Миша уже не хныкал, а Рита готова была расплакаться.
— Так, так. Подождите, давайте без слёз. Я же прямо сейчас не заберу друга. Может быть, вы меня чем напоите?
Галя спохватилась:
— Конечно, проходите в дом.
Мужчина замешкался:
— У меня машина там, в начале деревни стоит. Я тогда сейчас пригоню её.
Он растерянно посмотрел на собаку, потом на Сашу.
— Может быть, ты со мной? Боюсь, Граф не поймёт.
Наверное в другой ситуации Галя бы запретила Саше, но сейчас она точно знала, что Джек не может быть собакой плохого человека…
Вернулись они быстро. Галя с удивлением смотрела на большую дорогую машину, а с ещё большим удивлением на неё смотрели деревенские. Хозяина, настоящего хозяева пса звали Игорь. Оказался он художником, предпринимателем, охотником и, просто хорошим человеком. Оказывается, в тот раз они даже не охотились в лесу. Он просто решил прогуляться. Откуда взялся тот кабан, которому все помешали, никто так и не понял. Он с товарищами долго искал собаку, пока совсем не стемнело, а ночью выпал снег. Игорь на протяжении долгого времени объезжал ближайшие деревни. Их деревня была самая дальняя. Сашка уговорил его остаться на несколько дней, и Игорь, неожиданно для Галины, согласился.
— А что? Давно я физически не работал. Смотрю, у вас забор надо поправить и Сашка про теплицу говорил.
Галина покраснела.
— Что вы, не нужно. Мы сами.
Игорь серьёзно посмотрел на неё.
- Даже не говорите таких слов. Вы столько времени ухаживали за Графом, себе отказывали. Вы что же думаете, я не понимаю ничего.
Через неделю Галине казалось, что Игорь всегда жил с ними. Он как-то незаметно сошёлся с детьми. И вообще, всё у него получалось, всё он умел. И Галя вообще не понимала, как они раньше без него обходились. Но она хотела, чтобы он уехал, даже решила поговорить с ним. Галина понимала, что пропадёт, ведь Игорь не просто нравился ей, её как будто током било, когда он рядом. А самое главное, она видела, что он так же реагирует на неё. Вечером, когда дети уже спали, а Игорь что-то делал во дворе, она вышла к нему.
— Игорь, я не знаю, как всё вам объяснить, поэтому не буду. Просто хочу попросить вас, чтобы вы уехали.
Он сразу понял её, кивнул.
— Наверное, вы правы, только выслушайте меня сначала. Я уверен, что вы не очень хорошо думаете обо мне, но вы не правы. Меня совершенно не пугает наличие троих детей. Меня пугает другое, а именно, я сам… Пять лет назад у меня погибла жена и дети. Поехали отдохнуть. Их автобус упал в пропасть. Я теперь знаю, что такое боль. Душевная боль намного сильнее физической. Вы мне очень нравитесь. Ваши дети, они лучшие. Но у нас ничего не может быть. Ничего, потому что боль потери всегда очень сильна. Чтобы вам было понятней, я не хочу никого впускать в свою жизнь, чтобы не страдать потом.
Галина кивнула.
— Я понимаю вас, уезжайте…
Ночью Игорь уехал…
Утром дети плакали, но Галя прикрикнула на них.
— Представьте, что только потому, что кому-то захотелось, маме не вернули ребёнка. Вы же понимаете, что Джек для Игоря как ребёнок. Дети, и если даже переживали потом, ей ничего не говорили.
***
— Сашка, где ты? Тащи воду!
Галя окинула довольным взглядом теплицу. Рассада торчала ровными грядками. В теплицу кто-то вошёл, и она проворчала:
— Высохнет всё, пока ты воды принесёшь. Ну, сколько мы с тобой старались, а теперь что, устал что ли?
Она повернулась, чтобы забрать ведро у сына, и замерла. Ведро держал не Сашка, это был Игорь. Он смотрел на неё и молчал. Галя тоже молчала. В теплицу просунул голову Джек-Граф, лизнул Галине руку, громко гавкнул и умчался к визжащим от радости детям.
— Что ты здесь делаешь?
Игорь вздохнул:
— Сам бы хотел знать. Вообще понял, что еду к тебе, когда уже в деревню свернул, просто прокатиться хотел, развеется, но… Галя подожди, я вот сейчас пока смотрел на тебя, подумал, что я же могу вас просто не терять.
— Не поняла.
— Ну, я не буду вас никогда терять, и никакой боли больше не будет. Правда Галя?
Он смотрел на неё такими глазами, что она просто не выдержала, со вздохом упала ему на грудь.
— Правда. Конечно, правда.
***
Галя сама не захотела свадьбы в деревне, хотя стол с угощениями накрыла. Люди недоверчиво хмыкали:
— Как это она же всего лишь собаку подобрала, а получается, что такого мужа себе отхватила.
Галя на расспросы не отвечала, пусть думают, что хотят, им не привыкать. Джек был день Графом, день Джеком. Причём одинаково отзывался и на то, и на другое имя. Деревню любил больше, но и в город ездить не отказывался. А когда у Игоря и Галины родился сын, то стал самой преданный нянькой для него…
Олег Жуков
Встречай гостя, мать.
Антонина встала поздно. Спешить некуда, на пенсии уже семь лет, заботиться не о ком. Можно и поваляться. Но на душе почему-то неспокойно и тревожно. С чего бы? Вроде всё хорошо, не о чем беспокоиться. А поди ж ты.
Она встала, привела себя в порядок, поставила на плиту чайник и выглянула в окно. Над домом напротив небо окрасилось в малиновый цвет, вот-вот покажется низкое зимнее солнце. Значит, после двухнедельной оттепели, наконец, подморозило. «Вот и хорошо. Попью чаю и схожу в магазин», подумала Антонина и сняла с плиты закипевший чайник.
Она налила в чашку чай и стала пить маленькими глотками. По телу разлилось тепло. Невысокая, хрупкая, даже после рождения единственного сына она не поправилась. А муж был крупный. Он её ласково называл Тоненький, Тонюська. Но его нет с ней уже десять лет.
Подняла чашку, и тут от входной двери раздался резкий звонок. От неожиданности рука с чашкой дёрнулась, чай выплеснулся, обжёг истончённую кожу руки с коричневыми пятнами. От боли Антонина едва не бросила чашку. «Вот и неприятности. Предчувствие не обмануло. Чего дальше-то ждать?» Только успела подумать, как снова раздался требовательный и продолжительный звонок.
Антонина подула на руку и пошла открывать, ворча про себя: «Кого это с утра пораньше принесло?». И не сразу поняла, что крупный мужчина в помятой одежде и – это её сын. «Как же он изменился», - ахнула она. Артём, наверное, тоже растерялся от вида постаревшей матери.
- Встречай гостя, мать. – Словно очнувшись, улыбнулся он.
- Артем, ты? Почему не предупредил? Я не ждала тебя. – Она припала к его груди.
Он одной рукой неловко обнял её.
Антонина уловила запах дороги, несвежей одежды сына и ещё чего-то, что отозвалось тревогой в сердце. Она отстранилась, и пристально посмотрела на сына. Заметила неряшливую щетину на одутловатом помятом лице, набрякшие мешки под покрасневшими глазами.
- Ты один? А где Лена, дочка? – спросила Антонина.
- А одному ты мне не рада? – глядя поверх головы матери, спросил Артём.
- От неожиданности растерялась. – Антонина отступила назад, давая возможность войти сыну в квартиру. - Проходи, раздевайся, сынок.
Артём переступил через порог, поставил на пол большую спортивную сумку и окинул взглядом прихожую.
- Я дома. Ничего не изменилось.
– Ты в отпуск приехал? Среди зимы? – спросила Антонина, не сводя глаз с сумки.
- Давай потом, мать. Устал. – Артём снял куртку и повесил на вешалку.
- Да-да, конечно. У меня как раз чай горячий, - она посеменила на кухню, достала с полки старую чашку сына.
Артём вошёл следом, сел боком к столу, широко расставив ноги и заняв почти всё пространство маленькой чистой кухоньки. Антонина поставила чашку на стол.
- Может, с дороги есть хочешь? У меня борщ есть. Вчера, как чувствовала, сварила, - замерла в ожидании, что сын скажет.
- Давай, - небрежно бросил Артём. - Соскучился я по твоему борщу. - Его губы тронула улыбка.
Антонина суетливо достала кастрюлю из холодильника. Разогрела борщ и поставила дымящуюся тарелку перед сыном, положила рядом тяжёлую ложку, которой любил есть муж, толстый кусок хлеба, села напротив и подпёрла голову рукой.
- А чего покрепче к борщу есть? – Артём метнул на мать быстрый взгляд, помешал ложкой в тарелке.
- Не держу, - сразу посуровев, сказала Антонина.
Она смотрела, как сын жадно и шумно ел, щурясь от удовольствия, словно кот на завалинке в солнечный день.
- Как Лена? А дочка, в каком классе учится? Почему они не приехали с тобой?
Артём продолжал есть, не глядя на мать, словно не слышал.
Антонина и так по его виду поняла, что сын пьёт. Жена не выдержала и выгнала его. А куда ему деваться, как не к матери? Больше некуда. Она, конечно, рада. Сын единственный приехал. А тревога не отпускала, крепла внутри.
Сын отставил пустую тарелку. Антонина тут же вскочила со стула, налила в чашку горячего чая, поставила перед сыном и пододвинула вазочку с конфетами.
- Мы с Леной развелись. Я насовсем приехал, - не поднимая на мать глаз, сказал Артём.
- Ну, ничего. Отдохнёшь, устроишься на работу. Ничего, – приговаривала Антонина, ставя пустую тарелку в раковину.
Потом снова села напротив сына.
Артём с шумом отпивал горячий чай, глядя мимо неё. Потом отодвинул чашку и встал из-за стола.
- Ладно, мать. Я устал. Полежу, ладно? Потом поговорим, - сказал он и пошёл в комнату.
Антонина мыла посуду и думала, что сердце не обмануло, предчувствовало приезд сына. Поняла, что с ним будет непросто. Когда она зашла в комнату, Артём развалился на диване перед телевизором. Она села рядом.
- Рассказал бы, что случилось? Квартиру им оставил? Это правильно, по-мужски. Здесь твой дом.
- Да что рассказывать? Развелись и всё, - не поворачивая к ней головы, сказал Артём.
Антонина вглядывалась в сына и не узнавала его. Постарел, в глазах застыли боль и тоска, лоб прорезала глубока складка. Весь какой-то потерянный и помятый. Может, просто устал? Дорога из Сибири длинная и утомительная. Сама никак не собралась в гости к сыну, то денег не было, то страшно становилось.
Вспомнила, как после окончания института он пришёл и сказал, что поедет в Сибирь с другом. Там построили новый завод, набирали специалистов молодых перспективных специалистов. Мечтал построить карьеру, заработать денег. Вскоре женился, родилась дочка.
Первые годы втроём приезжали в отпуск. Потом стали приезжать реже. К обеду сын, как правило, ставил бутылку. Муж неодобрительно качал головой, жена Лена недовольно морщилась.
Как-то Антонина спросила её, часто ли пьёт Артём. Она заплакала.
- Ругалась, грозила, что уйду от него… Он обещал бросить, но через три дня всё начиналось сначала, - рассказывала она.
От разговора с родителями сын отмахивался. Потом вообще перестал приезжать. Звонил редко, говорил, что всё в порядке, много работы, что получили новую квартиру, нужно ремонт делать, обставлять, некогда приезжать, да и дорого. Антонина осторожно спрашивала, не пьёт ли? Артём тут же раздражался и кидал трубку.
Антонина вздохнула. Нечего рассиживаться, сын приехал, нужно в магазин идти, купить продуктов. А он пусть отдыхает. Но когда она вернулась с тяжёлыми сумками из магазина, Артёма дома не оказалось.
Она заглянула в его комнату. Сумку он уже перенёс туда. Ей очень хотелось посмотреть, с чем приехал сын, сколько добра нажил. Но не стала, не хорошо это. Нашла оправдание и тому, что без подарка приехал. Тяжело ему, не до этого было. Да и не нужно ей ничего.
Артём пришёл поздно вечером. Она сразу поняла, что он пьяный. Долго возился в прихожей, пыхтел и ронял что-то. «Наверное, бывших друзей встретил. Может, кто-то из них поможет ему с работой?» - подумала Антонина.
- Я выпил немного, ма. Ты не ругайся. – Артём вошёл в комнату и встал перед ней, покачиваясь.
Потом махнул рукой и ушёл в свою комнату.
Когда оттуда раздался храп, она заглянула к нему. Артём лежал на кровати в одежде, широко раскинув руки. Жалость захлестнула материнское сердце.
Утром она готовила завтрак, когда вошёл Артём, виновато пряча глаза. От еды отказался, выпил чашку чая и попросил вторую.
- Что делать собираешься? - Антонина села напротив сына. - Пить не позволю. Говорю сразу, - предупредила она его.
- Выгонишь? – Артём резко отодвинул от себя чашку.
Антонина дёрнулась. Обожжённая вчера рука сразу заныла, словно горячий чай выплеснулся не на стол, а её на руку.
- Ты забыла, что квартира и моя тоже? – жёстко глядя на неё покрасневшими глазами, спросил Артём.
Антонина часто-часто заморгала. Вспомнила, как уговаривала мужа приватизировать квартиру на троих. Муж был против, но Антонина настояла. Единственный сын, как его оставить без собственности? Жизнь длинная, мало ли что.
Артём выпил чай и встал из-за стола. Каждый день он говорил, что идёт устраиваться на работу, возвращался поздно и сильно пьяным. Когда сын засыпал, она долго стояла у окна, смотрела на ночной город. Думала, что делать со всем этим? Чувствовала, что закончится это плохо и для Артёма, и для неё. Потом ложилась и долго ворочалась, а утром вставала с больной головой и высоким давлением.
Но это были только цветочки. Артём стал приводить домой собутыльников. С одним она справлялась. Когда Артём уходил к себе в комнату и засыпал, она просто выгоняла непрошеного гостя. Труднее было с компаниями. Квартира пропахла перегаром и грязной одеждой. Наутро она убирала грязную кухню, глотая слёзы.
Говорить с сыном бесполезно. Он отмахивался, а однажды даже замахнулся на неё. Крупный, в отца, разве справится она с ним? Сходила к соседу, он раньше служил в милиции. Пожаловалась, попросила совета.
- Можно наряд вызвать. Его заберут, но больше двух суток не продержат. Вернётся, тебе только хуже будет. Не работает? А пьёт на что?
- У меня таскал из кошелька. Теперь прячу. Колечко обручальное нашёл и серьги, продал. Не успела припрятать. Да и бесполезно. Веришь, грех на душу готова взять. Устала, сил нет, - Антонина со стыда готова была сквозь пол провалиться.
- Наберись терпения, Антонина. Рано или поздно он с дружками проколется, на воровстве поймают. Вот тогда ему срок дадут. А пока… Если сильно достанет, сразу ко мне беги.
Хорошо сказать – потерпи. А как, если дома вонь и грязь, вечно чужие пьяные мужики или бомжи ошиваются? Она уже и готовить перестала, потому что из холодильника съедали всё подчистую. Оставляла им хлеб и консервы. Сама полуголодная ходила.
Куда жаловаться? Кто поможет? По ночам плакала и молила Господа, чтоб забрал её к мужу. Лучше умереть, чем жить в таком кошмаре. Никогда не думала, что ей придётся доживать свой век вот так – голодной и в слезах, с пьяницей сыном, ворующим деньги у собственной матери. Вот так и стала Антонина гостьей в своей квартире.
Она часто думала, когда он стал таким? Почему? Ведь рос умным и спокойным мальчиком. Они с мужем гордились им. Хорошо, что муж не дожил до такого. Он не уважал пьющих мужчин.
Однажды сын вернулся домой не один. С ним пришла сильно и ярко накрашенная женщина в дешёвой одежде. Он назвал её Люсей и сказал, что женится.
Антонина сразу поняла, что эта Люся такая же, как он. Теперь они пили вместе, часто ругались и даже дрались. Антонина сидела без света в комнате, ждала, когда успокоятся. Вмешиваться боялась, не ровен час и ей достанется под горячую руку. Люся утром мыла посуду, убирала следы попойки. И на том спасибо.
Как-то раз Антонина забылась тревожным сном после очередных разборок сына с Люсей. Проснулась ещё в темноте от того, что кто-то шарил у неё под подушкой. Она испуганно включила бра над диваном. Сын даже глазом не моргнул.
- Дай денег, - хрипло сказал он.
- Нет у меня… - начала Антонина, увидела вперившийся в неё жёсткий и страшный взгляд налитых кровью глаз, и замолчала, испугавшись не на шутку.
Так и убить ночью может. Не соображает же ничего. Антонина достала из кармана халата, в котором так и уснула, пятьсот последних рублей и отдала Артёму. Он не поверил, что у неё больше нет, сорвал с неё одеяло и вывернул карманы.
Такого унижения и стыда она в жизни не испытывала. Они с Люськой ушли, наверное, на поиски бутылки. Антонина лежала, рыдая и готовясь к смерти. Сердце неровно трепыхалось в груди, затылок ломило. Подумала тогда, чтобы они не возвращались. Сгинули бы и всё. Переплакала бы один раз и забыла этот страшный сон. Она гнала от себя эти мысли. Как можно так думать о сыне? Не должна, не имеет права мать желать такого своей кровинке. Лучше пусть муж заберёт её к себе.
Они не вернулись. Всю ночь Антонина не спала, прислушивалась, вздрагивала от каждого шороха. А утром в квартире раздался звонок. На пороге стояли два полицейских в штатском. Показали удостоверение. Ни слова не разобрала Антонина, перед глазами всё расплывалось от худого предчувствия.
Полицейские сказали, что несколько человек ограбили ночной магазин. Артёма с напарником взяли, остальные сбежали.
- С ним Люська была? – спросила Антонина.
- Нет. Женщина тоже сбежала.
Антонина и радовалась и одновременно горевала о сыне. Теперь ещё в тюрьму сядет. Она несколько дней ждала, что Люська заявится к ней за своими тряпками. Но время шло, Люська не приходила, наверное, боялась. Антонина вздохнула свободнее. Проветрила и вымыла квартиру, вынесла несколько пакетов пустых бутылок. Но запах ещё долго держался в квартире.
Артёму дали два года. Сосед посоветовал Антонине переделать документы на квартиру на себя и выписать его. Срок небольшой, вернётся, в лучшую сторону он вряд ли изменится. А вдруг за старое возьмётся? Так хоть не выгонит её.
Антонина так и сделала. Но сердце болело за сына. Надеялась, что хотя бы пить там бросит. На свидания к нему не ездила, но посылки посылала. Когда прошли два года, Артём не вернулся домой. Она знала, что отсидел и вышел.
Сгинул где-то её сын, как она и хотела. До конца дней Антонина отмаливала свой грех, что желала сыну смерти. Часто плакала о себе, ушедшем рано муже и непутёвом сыне. Слёзы приносили облегчение, вымывали из сердца боль и тревогу, приносили надежду, что жив Артём, что ему просто стыдно после всего возвращаться к матери, что взялся за ум…
«Мать – это самое трогательное из всего, что есть на земле. Мать – это значит: прощать и приносить себя в жертву»
Эрих Мария Ремарк
«Детки хороши — отцу-матери венец, а худы — отцу-матери конец»
Русская пословица
©Галина Захарова
ЛАПКА
Сергей понуро брёл домой, низко опустив голову. Душа была пуста, а глаза ничего не видели, не замечали вокруг. Только одно большое горе, всеобъемлющее, бесконечное. Ноги не хотели идти в квартиру, где уже не было счастья, где не было ЕЁ, а значит, не было ничего.
Впервые он встретился с Леной в детском садике. Тогда, двадцать два года назад, перепуганные глаза мальчика оттого, что мама ушла, вдруг встретились с зарёванными и не менее перепуганными глазами девочки. А уже через минуту двое малышей крепко держались за руки, их страх, если и не прошёл совсем, то из огромного и ужасного превратился в совсем маленький.
С тех пор Лена и Сергей практически не расставались: вместе были в детском саду, учились в школе в одном классе и сидели за одной партой, вместе поступили в институт, окончили, вернулись в родной город и наконец-то поженились.
У Лены с детства была привычка: при сильном волнении класть руку Сергею на локоть, плечо, колено, в зависимости от обстоятельств. За все эти годы Сергей настолько привык к этим лёгким прикосновениям… они стали частью его самого…
И вот десять дней назад всё это закончилось… навсегда. НАВСЕГДА!!! Какой-то пьяный водитель сбил его Лену на пешеходном переходе, ведущем к женской консультации. Они умерли мгновенно, Лена и их не родившийся малыш, они даже не успели узнать кто это – мальчик или девочка.
Сергей застонал и упал на ближайшую скамейку, обхватив голову руками. Как ему жить теперь без Лены? Зачем? ЗАЧЕМ?!!
Эту неделю каждый его день начинался одинаково, впрочем, как и заканчивался… Утром Сергей ехал на кладбище, сидел на могиле Лены, пока солнце не склонялось к горизонту, а затем медленно шёл домой пешком. Придя в опустевшую квартиру, Сергей, молча, выпивал бутылку водки и забывался тяжёлым пьяным сном. Родители, друзья, коллеги по работе (где ему оформили отпуск) старались как-то вернуть Сергея к жизни, но у них ничего не получалось. Наверное, потому, что сам Сергей этого не хотел.
Вдруг мужчина почувствовал лёгкое прикосновение к ноге. Сергей вздрогнул и замер, боясь убрать закрывавшие лицо руки. Прикосновение повторилось. Оно было очень робкое, едва ощутимое, но вполне реальное. Сергей медленно отвёл руки. Его глаза тут же встретились с другими глазами, смотрящими снизу вверх. В этом чужом взгляде было столько боли и тоски, что Сергею понадобилось некоторое время, чтобы освободиться от его гипнотического плена и рассмотреть, что перед ним стоит худой, весь в проплешинах щенок неизвестной породы.
Пока человек соображал - что к чему, маленькая лапка поднялась и снова осторожно дотронулась до колена. Маленькие карие глазки с большими чёрными зрачками продолжали неотрывно смотреть в глаза человеку. Только теперь помимо боли и тоски в них вдруг робко вспыхнул крошечный огонёк надежды. Именно этот огонёк и поразил Сергея больше всего. Пёсик был очень худой и совсем больной. Даже ему, человеку абсолютно не разбирающемуся в собаках, вдруг чётко стало ясно, что этот щенок - уже не жилец. Но едва уловимый огонёк в его глазах, говорил, что пёсик всё ещё надеется. Надеется уйти от смерти. И Сергей, вдруг, впервые позабыв о своей боли, протянул руку и погладил несчастного, грязного и больного щенка. Огонёк в глазах собаки усилился и с каждым прикосновением руки человека он разгорался всё сильнее и сильнее. Сергей вдруг понял, что не может, не имеет права убить этот огонёк.
Так в его жизни появился Лапка.
Теперь уже не скажешь: кто кого спас. Человек собаку или собака человека. Сергей неделю вместе с ветврачами отчаянно боролся за жизнь щенка. И странное дело, за всё это время молодой мужчина ни разу не вспомнил о Лене. Он завязал со спиртным, привёл в порядок себя и квартиру, носил щенка на капельницы, уколы. А щенок тихонько лежал на подстилке и даже не скулил.
- Эй, друг, ты не сдавайся! Не сдавайся, слышишь! – просил Сергей щенка.
Он постоянно заглядывал пёсику в глаза, чтобы увидеть и убедиться, что тот огонёк надежды в собачьих глазах ещё живой.
Они победили, щенок выжил и теперь быстро шёл на поправку. Это был очень странный щенок. Странный в том смысле, что пёсик никогда не гавкал. Если он чего-то хотел, то тихо подходил к Сергею и аккуратно трогал его за ногу своей передней лапкой. Поэтому и имя получил – Лапка.
Лапка вырос в большого пса неизвестной породы, потому как намешано там было немало собачьих кровей. Теперь Сергей с Лапкой были неразлучны, даже на работу ходили вместе. Пёс всегда тихо лежал под столом у ног Сергея, и если чего хотел, то аккуратно трогал своей лапкой ногу хозяина. Сотрудники не противились такому соседству. Во-первых, Лапка был очень воспитанным псом; во-вторых, он всегда был чистым и безупречно вычесанным; а в-третьих, все вдруг поняли, что для Сергея – это не просто любимая собака, это нечто гораздо большее, что невозможно объяснить. Почему-то всем казалось, что стоит этих двоих разлучить и, неизвестно, как там насчёт пса, но человек погибнет точно.
Люди даже не подозревали, как они близки к истине. Если бы в тот вечер, когда Сергей потерянный и раздавленный сидел на лавочке, щенок бы подошёл и затявкал или жалобно заскулил, скорее всего, он бы остался просто незамеченным. Но пёсик дотронулся до колена мужчины лапкой, не ткнулся носом или лбом, это совсем другие прикосновения, а лапкой… Так всегда делала Лена… Именно это, такое привычное и до боли родное прикосновение, и вернуло Сергея в реальный мир.
Лапка и Сергей прожили вместе четырнадцать счастливых лет. Да-да, именно счастливых (ведь для каждого понятие о счастье разное). Сергей больше не женился (однолюб), но нисколько от этого не страдал. Ведь у него был Лапка! Лапка, который понимал его без слов; Лапка, который так забавно играл мячиком; Лапка, который вместе с ним смотрел телевизор, и если передача ему не нравилась, аккуратно трогал хозяина своей лапой и смешно кривил морду; Лапка - идеальный товарищ во всех походах и во время рыбалки. Сколько они вместе объездили и обходили тихих прекрасных уголков природы. Река, костёр, звёзды. Разве можно передать словами все те мысли и чувства, которые испытывали человек и собака, находясь в тесном единении с природой? Нет, таких слов просто нет в человеческом лексиконе. И главное, Лапка, по-прежнему, никогда не лаял, а обращал на себя внимание хозяина исключительно посредством прикосновения лапы.
Как же несправедливо, что собачий век так короток! Лапка тихо ушёл на радугу, в последний раз положив свою лапу на колено любимого хозяина. В угасающем взгляде не было ни сожаления, ни боли, Лапка смотрел спокойно, понимая и принимая неизбежное. И только в самое последнее мгновение Сергею вдруг показалось, что в глазах собаки вспыхнул какой-то ободряющий огонёк, как будто Лапка говорил: «Не грусти, это не надолго. Мы встретимся, непременно встретимся».
Похоронив Лапку, Сергей дал себе слово больше никогда не заводить другую собаку. Нет, он не сломался, как после смерти Лены. На то время ему было почти сорок лет, и он твёрдо знал: чего хочет, а чего не хочет в этой жизни. И потекли дни за днями третьего этапа жизни Сергея, жизни уже без Лапки.
Конечно, вначале он очень сильно горевал, потом душащая боль медленно переросла в тянущую, свернулась где-то клубком под сердцем и затаилась.
В те выходные Сергей решил поехать на рыбалку с ночёвкой, как они частенько делали с Лапкой, когда было тепло. Приехал на любимое тихое и безлюдное место, поставил небольшую палатку. Долго сидел у ночного костра, вспоминая, как они вот также сидели вдвоём. А потом тяжело вздохнул и лёг спать.
Сергей проснулся посреди ночи от чьего-то прикосновения к лицу. Так всегда будил его Лапка. Прикосновение было настолько явное, что человек включил фонарик, освещая палатку. Естественно, никого там не было. Это ощущение - прикосновения любимой лапы во сне - растеребили душу, боль стремительно раскручивалась из своего притаенного клубка. Сергей выбрался из палатки, подошёл к берегу реки и закурил, по щекам тихо скатывались слёзы.
- Лапка… - тяжело выдохнул Сергей.
Вдруг в ночной тишине раздался противный скрип, и через мгновение огромная старая ель упала прямо на стоящую палатку.
- Лапка! – вскрикнул поражённый мужчина, вскинув голову к небу. – Ты даже оттуда меня охраняешь! Спасибо тебе, Лапка! Если бы ты только знал, как мне плохо и одиноко без тебя! Ты слышишь меня, Лапка!
Прошёл год.
Лето было ужасно жаркое. Солнце светило так, будто хотело сжечь всё живое на Земле, ветер лениво шевелил поникшую листву деревьев, обдавая раскалённым воздухом прохожих. Возвращаясь с работы, Сергей остановился у киоска с мороженным. Купил стаканчик и отошёл в тень дерева. Он стоял, ел мороженное и наблюдал за дерущимися из-за куска мякиша воробьями. Вдруг кто-то сзади знакомо дотронулся до его голени. Сергей резко обернулся. Рядом сидел лохматый пёсик с репейником за левым ухом и весело смотрел Сергею в глаза.
- Тебе чего? – спросил мужчина.
Пёсик поднял переднюю лапку и снова легонько коснулся ноги Сергея, склонил голову на бок, показывая на мороженное. Сердце человека на мгновенье замерло, а потом бешено заколотилось.
- Лапка? – полувопросительно, полуутвердительно произнёс Сергей.
Пёсик ещё раз дотронулся до человека лапкой, и потянулся изо всех сил своей мордочкой к лицу, знакомый огонёк блеснул в собачьих глазах.
- Лапка, ты вернулся! – громко закричал Сергей и, подхватив пёсика, прижал к себе.
Они и сейчас счастливо живут вместе: Сергей и Лапка. И хотя новый Лапка внешне совсем не похож на первоначального Лапку, но Сергей знает точно: это его настоящий и единственный Лапка. Просто пёс не захотел больше ждать подходящего внешнего вида, он был уверен, что любимый хозяин узнает его в любом обличии! А как же иначе? Ведь первоначально самого Лапку к Сергею послала та, которую мужчина очень любил с детства – Лена.
__
Виктория Талимончук
Вера в десятый раз провела тряпкой по гладкой поверхности, но ничего не изменилось. Сколько бы она ни терла зеркало, но жир, который в нем отражался, не мог удалить никакой «Мистер Мускул». С платьем тоже была проблема. Оно по-прежнему полнило, хотя в магазине сказали, что Вера стройная, как колосок пшеницы.
— Скорее, как целая охапка этих колосков, из которых уже испекли каравай, — с горечью произнесла Вера, разглядывая в зеркале складки своего живота.
Девушка перепробовала все возможные диеты, год держала на зарплате своего фитнес-тренера и подала в суд на диетолога, но результат неизменно был отрицательным (или излишне положительным, тут как посмотреть). Но проблема была не только в растущих килограммах. Какая-то напасть свалилась на девушку двенадцать месяцев назад, словно кто-то щелкнул выключателем и разом отрубил всю удачу. У Веры медленно сохло белье на балконе, волосы ночью росли как на дрожжах и постоянно кудрявились, а когда Вера их с упорством вычесывала, ― засоряли слив в ванной; быстро кончался интернет-трафик на телефоне, а коммунальные платежи были самыми высокими в ее многоквартирном доме.
Всё это негативно сказывалось на повседневности. Вера напоминала владельца старого БМВ: быстро уставала, вечно была раздражена; деньги исчезали еще до того, как приходили на карту, и с каждым годом купцов на ее товар становилось всё меньше.
— Это проклятье, — авторитетно заявила маман Веры, верящая во всё потустороннее. — Ищи дома иголку, могильную землю, чужие волосы.
— Кому меня проклинать, а главное — за что? — отмахивалась от глупых предрассудков девушка.
— Ясное дело кому — завистникам. Люди постоянно проклинают тех, у кого жилье лучше, денег больше, карьера успешнее и ухажеры красивее.
— Даже страшно представить человека, который мечтает о моей квартире-студии в районе химзавода, работе менеджера автозаправки и тех пошлых намеках, которые я постоянно слышу от нашего вечно потного и лысеющего директора, — закатила глаза Вера, слушая очередную бредятину от маман за чаепитием.
— А ты всё равно к ясновидящей сходи. Я тебя уже записала к Авдотье Ильиничне.
— К вашему лифтеру? — прыснула Вера.
— Ну да. Откуда, по-твоему, она знает, когда в лифте люди застревают? У нас кнопка вызова диспетчера отродясь не работала.
— Нет, не пойду я к ней. Всё наладится, это просто черная полоса, — замотала головой Вера и допила свою кипяченую воду без сахара.
— Она эти черные полосы вмиг выводит. Даже моргнуть не успеешь. Сходи, чего ты теряешь?
— Самоуважение, мам. Надо обследоваться, а не гадать на кофейной гуще, почему задница в джинсы не влазит.
— Ты же сдавала анализы. Питаешься одним воздухом. Про всё остальное я вообще молчу.
— Вот и молчи.
Остаток вечера прошел в напряженной тишине. Женщины отводили друг от друга взгляды и периодически пофыркивали. Вернувшись домой, злая и голодная Вера завалилась спать без ужина, а когда проснулась и встала на весы, поняла, что за ночь набрала килограмм, под носом у нее чернеет тонкая полоска усов, а телефон снова сообщает, что на счету недостаточно средств.
«Ладно, твоя взяла, давай адрес этой своей ведьмы. Вечером зайду к ней», — написала Вера матери, как только пополнила баланс.
***
Авдотья Ильинична оттирала свежие гадости, которыми был исписан лифт за ночь, когда к ней подошла Вера.
— Пять минут, я заканчиваю, — пропыхтела ясновидящая, смачивая щетку растворителем.
— Ох уж эти школьники, — решила поддержать разговор Вера, прочитав настенное послание: «Катя из сорок седьмой квартиры — дрянь». — Жаль, камер нет, чтобы родителям счет за порчу имущества выставить.
— Если бы школьники, — тяжело вздохнула лифтер, работая щеткой. — Это Виктор Сергеевич Рогачёв написал. Он лично заносил последний платеж по алиментам своей бывшей жене, что изменяла ему восемнадцать лет назад.
— А вы откуда… — хотела спросить Вера, но, вспомнив, с кем говорит, решила не продолжать.
— Честно говоря, всё по делу написано, жаль оттирать даже, — бубнила Авдотья. — В твоем случае тоже, кстати, мужчина замешан.
— Вы о чем вообще? — удивилась Вера, предположив, что ясновидящая просто надышалась парами растворителя.
— Я о твоих проблемах, — повернулась ясновидящая лицом к девушке, — мне имя идет на «Г» или на «Х». Очень близкий тебе человек.
«Ну началось…» — огорчилась про себя Вера. Последний близкий мужчина был в ее жизни пять лет назад, и он точно был самый настоящий «Г», хоть и звали его Павел. Да и проблем с весом у Веры в то время как раз не было.
— Всё, я закончила, — собрала Авдотья свои моющие средства и вышла из лифта. — Пойдем в диспетчерскую, глянем, что там за негодяй твою карму коптит.
Вера хотела отказаться, но ясновидящая уже тащила ее под руку, что-то напевая себе под нос.
В диспетчерской женщины расположились за небольшим столиком, накрытым старой желтой клеенкой, и ясновидящая быстро организовала растворимый кофе.
— На гуще гадать будете? — косо посмотрела Вера на кружки.
— Ты где у «Нескафе» гущу видела? — отхлебнула Ильинична из кружки. — Ты пей давай, пей.
Вера послушно взяла кружку и, глотнув, поморщилась:
— Какой крепкий.
— Так надо, — кивнула женщина. — А гуща ни к чему. Я и так всё вижу и чувствую. От тебя за километр пельменями несет и рыбным пирогом.
— Вы на что намекаете? — нахмурилась Вера. — Хотите сказать, что я всё придумала?!
— Я ни на что не намекаю, — лифтер продолжала спокойно пить свой кофе. — Мужчина, о котором я говорила, очень устал. Ему в отпуск надо, он не справляется со своей работой. То ли Герман, то ли Георгий… — Ильинична будто пробовала на язык имена, задумчиво глядя на потолок.
— Не знаю я никаких Георгиев! Вы извините, мне, наверное, пора… — Вера встала из-за стола и направилась к выходу.
— Вы скоро с ним увидитесь, — сказала ясновидящая.
— В каком смысле? — повернулась девушка.
— В прямом.
Авдотья взглядом попросила Веру вернуться к столу и допить напиток. Та раздраженно плюхнулась на стул и, зажмурившись, осушила кружку одним махом.
— Вот и хорошо, — улыбнулась ясновидящая, — можешь идти. Никакого проклятия нет. Обычная бюрократия.
— Да что вы несете?!
— Скоро сама всё поймешь. И еще: когда в лифт заходишь, сильно на кнопки не дави, они и так нормально работают, — строго посмотрела напоследок Авдотья Ильинична на гостью.
Домой Вера пришла в отвратительнейшем настроении. Чудаковатая ясновидящая не только ничем не помогла, но еще и напоила каким-то дешевым кофе, от которого поднялось давление и мучила изжога.
Отказавшись в очередной раз от ужина, Вера улеглась в кровать и закрыла глаза. Сон не шел, живот болел, в голову лезло всякое. Девушка вертелась в постели, считала количество овец и баранов, которые приезжали сегодня утром на заправку и орали на менеджеров за то, что сами же перепутали колонки и оплачивали чужой бензин. В какой-то момент она почувствовала, что в квартире есть кто-то еще. Не открывая глаз, Вера прислушалась.
Это было странно, но девушка могла поклясться, что с кухни доносился шум посуды, запах мяса и раскаленного масла, а еще каких-то душистых специй.
«Какого лешего происходит?» — раздалось в голове Веры. По-хорошему нужно было хвататься за телефон и вызывать наряд полиции, но тут раздался еле различимый звук шагов, а запах еды стал невероятно сильным. Во рту у Веры непроизвольно начала скапливаться слюна, а тело задрожало от страха.
Чьи-то руки прищепками закрепили на пижаме девушки салфетку, а потом начали подносить к лицу тарелку с чем-то очень ароматным, аппетитным и, кажется, весьма калорийным.
— Ты чего творишь?! — не выдержав, закричала во всё горло Вера и открыла глаза.
— А-а-а! — от неожиданности ночной пришелец подбросил тарелку, и огромная порция чебуреков впечаталась прямо в стену, а затем провалилась за тумбочку, оставив на обоях жирные следы.
— Блин, нельзя же так пугать! — хватая воздух ртом, неизвестный мужчина держался за сердце.
— Ты кто такой? Какого черта лысого делаешь в моей квартире? Зачем пытаешься меня накормить?! — Вера сыпала вопросами, как августовское небо звездами.
— Вы же спать должны! — услышала она в ответ.
— Я тебе ничего не должна! Значит, так: у тебя пять секунд на объяснения, потом начинаю бить.
Вера говорила так уверенно, потому что лишний вес давал ей некоторое преимущество перед тем мелким болезненным задохликом, что стоял у ее кровати и боролся с колотившей его дрожью. Кулаки девушки могли бы легко проломить незваному гостю несколько ребер.
— Тихо, тихо, не надо нервничать. Сдаюсь! — выкинул белый флаг мужчина. — Я на работе. У меня инструкции…
— Какие еще, к черту, инструкции? Какая работа? Отвечай! — для убедительности Вера замахнулась, приготовившись к удару.
— Я помогаю вам набрать вес. Мне каждый день приходит это задание. Вот, смотрите, — мужчина достал какой-то гаджет и показал Вере список на экране: помощь в наборе веса, улучшение гормонального фона, сокращение баланса на телефоне.
— Это что еще такое? — не верила своим округлившимся глазам Вера. — Кто ты?
— Я ваш техник, — виновато улыбнулся мужчина. — Я работаю в бюро «Техники судеб», мы занимаемся корректировкой этих самых судеб. Вы входите в число моих подопечных…
— Техник? Корректировка? Так это ты, гадина такая, меня откармливаешь, как поросенка на убой?! Это из-за тебя у меня волосы прут отовсюду как грибы после дождя? Ты виноват в моей черной полосе?
Вера выхватила гаджет из рук мужчины и уже хотела разбить его о стену, но тут заметила одну незначительную ошибку в своих данных, указанных после списка заданий.
— Моя фамилия Королёва, а не Королева, — процедила женщина сквозь зубы. — «Ё», а не «Е»!
— Как Королёва?.. — забрав свой прибор, техник начал внимательно изучать его экран. — Ой… Так у вас что, и анорексии нет?
— Ты идиот? — спросила Вера, опустив голову на свой второй подбородок.
— Простите, это, видимо, недоразумение, непростительная ошибка, теперь всё встало на свои места... — начал было тараторить мужчина.
— Я тебя прикончу сейчас, — снова замахнулась Вера, но, увидев, как мужчина сжался и прикрыл лицо руками, просто дала ему хороший подзатыльник.
— Прошу вас, простите, это бюрократическая ошибка. Вернее, это моя ошибка, — промычал техник сквозь ладошки. — У вас есть полная тезка.
— Я так понимаю, что полная тезка — это всё-таки я, — обиженно фыркнула Вера.
— Я не специально… У той девушки проблемы, а я думал, что у вас. То-то мне казалось странным кормить вас целый год, — почесал он место ушиба.
— А что насчет телефона?
— Ах это… Да просто той Королевой нельзя связываться с ее бывшим мужем. Из-за него она и страдает этой своей анорексией, вот я и звоню своему брату в Аргентину, трачу все деньги с ее, то есть, получается, с вашего счета… Но теперь, когда мы разобрались, я быстро всё исправлю, — виновато улыбнулся техник.
— Я искренне на это надеюсь, — скрестила руки на груди Вера.
— Простите, — мужчина сел на кровать и очень тяжело вздохнул. — Я уже пять лет не был в отпуске, а люди последнее время рождаются и рождаются, у нас не хватает рук, постоянно добавляют новых клиентов. Вас мне дали год назад.
— А что с прежним техником случилось?
— Выгорел на работе. Нервно у нас очень…
— Яс-с-но. По тебе, в принципе, видно, — окончательно расслабилась девушка. — Как зовут-то?
— Герасим, — виновато поджал губы мужчина.
— Так вот что за мужчина на букву «Г», — вспомнила Вера. — Слушай, Герасим, а ты можешь точно так же меня похудеть, пока я сплю?
— Ну-у-у… если только у меня это в разнарядке будет, — начал увиливать техник.
— Ты мне, вообще-то, должен, — снова сменила свой тон на враждебный Вера.
—Да, пожалуй, вы правы, — глубоко вздохнул Герасим. — Хорошо, думаю, это не проблема. Вот только вы меня видеть не должны, иначе ничего не получится, понимаете?
— Думаю, что больше и не увижу, — сказала Вера, подумав про кофе, которым ее напоила лифтер. — Только, я надеюсь, ты не извращенец какой?
— Нет-нет, что вы! У нас такие вещи строго контролируются, а после смены мне начисто стирают всю визуальную память… Да и я женат, знаете ли. Ну почти женат… Я еще не сделал предложение, — замялся техник.
— Так может, пора? Как раз в медовый месяц и отдохнешь, а то с такой нагрузкой, глядишь, кого-то ненароком угробишь ― меня, например.
Вера снисходительно улыбнулась и, окончательно успокоившись, вернулась в кровать. Мысли о том, что ее кошмар вот-вот закончится, и жизнь снова пойдет в гору, охладили всю злобу в душе.
— Думаю, вы правы. Правда, я не знаю, согласится она или нет. Она же не знает, кем я работаю. Вдруг не так поймет.
— Не попробуешь — не узнаешь, так вроде говорят, — зевнула Вера. — Меня что-то в сон сильно клонит… Ты это… убраться не забудь за собой, полы там прот… — Вера не договорила и уснула.
Утром она напрочь забыла о том, что произошло несколько часов назад, словно ночной встречи с техником и не было. По привычке Вера первым делом пошла в сторону напольных весов — портить себе настроение. Совершенно неожиданно цифры сегодня приятно удивили. На следующее утро ― еще раз, и через день тоже. Вес стремительно шел на убыль. К концу месяца Вера смогла влезть в несколько любимых платьев и джинсов, а еще какой-то аноним пополнил баланс ее телефона хорошенькой суммой.
— Ну что, помогла тебе Авдотья Ильинична? А я говорила, — самодовольно улыбалась маман Веры, когда они пили чай с зефиром на балконе одним теплым вечером.
— Да ерунда это всё, — махнула рукой Вера, — не верю я в потустороннее. Кстати, представляешь, сегодня кто-то ошибся номером и прислал мне фото.
Вера показала телефон, где на экране была фотография незнакомых улыбающихся мужчины и женщины на морском пляже. Эти двое выглядели очень счастливыми и хвастались своими обручальными кольцами. Сразу после фото шло сообщение «Привет из свадебного путешествия! Спасибо!»
— Ты не знаешь, кто это? — спросила маман.
— Понятия не имею, — пожала плечами Вера, — но почему-то от вида этого мужчины у меня непроизвольно начинает выделяться слюна.
Автор: Александр Райн
Я ещё… про деревню… немножко,
Вы уж, люди, простите меня,
Но забыть, как играла гармошка,
Не могу… А меха разгонять
Гармонисты, я помню, умели
И на свадьбах, и в клубе у нас
Так, что ноги уже и не смели
Не пуститься под «Барыню» в пляс.
Хоть и были затёрты пластинки
Про глаза, что напротив, но всё ж
И под «русского» легкой разминки
Не чуралась ещё молодежь.
Ух, вприсядку пошли ухажеры,
Каблучка стук в ответ полетел…
Фитнес в моде сейчас, тренажеры,
А тогда организм веселел
От простого крестьянского дела:
Стог поставить да землю вспахать,
От того, что гармошка умела
И зажечь, и заставить плясать!
28.02.16 Анна Опарина
Среди чужих
Когда меня забирали, мама кричала так, что охрипла и навсегда потеряла голос, но об этом я узнала потом. Оглянувшись на неё один раз, я навсегда запомнила эту картину - она стояла, прижимая руки к груди, в её глазах был непередаваемый ужас и рот перекосило от крика. Если бы вам вздумали отрезать разом обе ноги, вы бы, наверное, выглядели так же... Рядом с мамой, хватаясь за её серую юбку, ревели две мои младшие сестры. Они стояли босые на заснеженном крыльце и сухой мелкий снег волнообразно сыпал на них, срываясь с крыши от ветра. Нас, молодых незамужних девчонок, немцы забрали всех подчистую. Забрали также и мальчишек, которых по возрасту ещё не призвали на фронт. Мне в тот год было шестнадцать.
Нас всех затолкали в грузовик с открытым кузовом и повезли к железнодорожной станции. Мы сидели в нём плотно, как овцы в загоне. Девчонки не смели громко плакать, только слёзы катились, замерзая тонкими сосульками под подбородком, а мальчики каменными лицами наблюдали, как остаётся позади родная земля и, сжимая борт грузовика пальцами с посиневшими от холода и напряжения костяшками, поглядывали на сопровождавших нас немецких солдат. Я знала, о чём думали мальчишки - о своих братьях и отцах, воюющих с проклятыми фашистами и отдающих жизни за родину. Снаружи мы примерзали от холода друг к другу, внутри - пылали единым огнём ненависти к немцам. Но что мы могли сделать? Что мы могли, если дула немецких винтовок были наставлены прямо на нас?
На станции нас под конвоем поместили в товарные вагоны. Более скотские условия трудно себе представить. Мы ехали до Германии две или три недели и в нашем распоряжении была только солома и небольшая дырка в углу для справления нужды. Места не хватало, мы клали головы и ноги друг на друга. Юноши, девушки - все в одной куче. Запах немытых тел, неизвестность, холод, голод, грохот поезда... Доехали не все. Особенно мне запомнилась смерть девушки, которая стеснялась ходить в "туалет" при своём женихе. У неё лопнул мочевой пузырь.
По прибытию мы попали на распределительный пункт. Там нас вымыли холодным душем, обрызгали какими-то дезинфицирующими химикатами, а девушкам состригли косы для профилактики вшей. Далее была биржа труда, которая по сути являлась самым настоящим невольничьим рынком.
— Den mund auftun!
Мне лезли пальцами в рот и я поняла, что его нужно открыть.
— Gut, - заключил довольный немец, осмотрев мои зубы.
Меня просили повертеть руками, поднять стоящую рядом девушку, разогнуться назад как можно ниже, даже спеть просили, желая проверить приятность голоса. С воспалённым горлом я пела, как пьяный охрипший сапожник. Они щупали мне мускулы на руках, шлёпали по животу, заставляя напрячь его как можно сильнее и вообще заглянули и в гриву, и под хвост, словно осматривали лошадь на аукционе. Наконец меня оставили в покое. Так я попала на кирпичный завод.
В наши обязанности входило делать глину на конвейер для изготовления кирпича.
— Руки все потрескались, смотри - прямо кровь из трещин сочится, - воровато показала мне руку напарница, девушка со смешливым круглым личиком. Кожа на её щеках была очень белая, тонкая и прозрачная, с веснушками, и сама она была светло-рыжей.
— Да, у меня тоже вся кожа сухая, как наждачка, - ответила я, повертев свои измазанные в глину кисти.
— Ты откуда?
— Из-под Курска. А ты?
— С Витебской области. Я Тая.
— Валя. Тсс! Идут!
За нашими спинами вырос надсмотрщик. Из коротких бесед выяснилось, что мы с Таей живём в одном бараке при заводе, но за месяц изнурительного труда не замечали друг друга. Постепенно мы с ней сдружились и Тае даже удалось поменяться кроватями с моей соседкой. После изнурительного трудового дня, в течение которого нас кормили всего один раз в день, мы засыпали с ней бок о бок голодными, с ломящимися от усталости костями. Я засыпала под журчащие, как тихий дождь, белорусские песни Таи, которые она напевала мне шёпотом в ухо; я выключалась под её девичьи мечты, под её надежду о возвращении домой, под её обещания непременно поцеловать то самое дерево на родной земле, в которое она отчаянно вцепилась и от которого её оторвал немецкий солдат, чтобы угнать на работы в Германию. Тая тоже засыпала когда я, успокаивая, вытирала её тихие слёзы и держала за потрескавшуюся от работы руку, и обещала ей, и клялась, что мы непременно вернёмся домой, что наши победят, что иначе быть просто не может!
Вскоре нас с Таей перебросили на сушку кирпича. Мы его сушили и выпаливали, перетаскивали тяжеленные готовые связки... Работа требовала невероятных физических усилий и самым нашим большим страхом с Таей стало то опасение, что после такого надрыва мы никогда не сможем иметь детей. Так продолжалось очень долго. Года полтора мы с Таей надрывали здоровье, опаляя и перетаскивая кирпичи.
Когда наши войска приблизились к Германии, немцы стали отходить. Спешно сворачивалось производство на заводе. С Таей случилось несчастье - кто-то в суматохе толкнул гору готового кирпича и Тая, убегая, упала, и кирпичом ей сильно повредило ногу. Лечить её не стали, это было бессмысленно, потому что немцы, отступая, решили расстрелять всех рабочих. Тая оставалась в бараке, а меня с другими девушками гоняли туда-сюда, чтобы мы успели выполнить последние подготовки к отступлению. Это были наши последние рабочие дни.
— Девочки, девочки мои хорошие, идите сюда!
У заднего выхода нас манил к себе знакомый дед. Я хорошо его знала - дед Андрей был русским, но с детства жил в Германии и всю жизнь проработал на нашем заводе. Он был женат на немке и официально назывался Андреасом. Так как немецкий он знал в совершенстве и вообще впитал в себя культуру Германии, никто не догадывался, что он по происхождению русский. Он часто втихаря подкармливал нас с Таей домашней колбасой и пирогами, приготовленными его женой. "Держитесь, девочки, держитесь, мои красавицы!" - тихо говорил он нам хорошим, но чуть ломанным русским языком.
— Идите, идите, девочки, скорей!
Я осмотрелась. Немецкие работники не обращали на нас никакого внимания, они в панике сновали по заводу, как крысы на тонущем корабле. Мы подошли к нему с другой знакомой мне девушкой Машей. Дед Андрей тут же схватил меня за руку и потащил по коридору, и Маша едва успела вцепиться в мою протянутую ладонь. "Сейчас...сейчас..." - бубнил дед и резко свернул за одну из железных дверей.
— Я вас спрячу, мои красавицы, спрячу у себя дома. Сегодня вечером будет расстрел. Всех работников расстреляют. Вы знали об этом? Так-то. - он откидывал пустые деревянные ящики от дальней стены. Там тоже была узкая дверь.
Нас с Машей обдало могильным холодом. Мы переглянулись. Немцы говорили, что завтра утром вывезут нас в лагерь за городом, где нам будет намного комфортнее. Мы бросились помогать деду расчищать проход. Сырым, провонявшим плесенью узким туннелем дед вывел нас на улицу. В пятидесяти метрах от нас я увидела здание нашего барака с той, другой стороны, с которой прежде никогда на него не смотрела.
— Тая... - вспомнила я. - Мы должны забрать её!
— Нет, нет, моя девочка, нужно быстро бежать, бежать вон туда, я хорошо заплатил привратникам, чтобы нас выпустили, - воспротивился дед.
— Десять минут! Зайдите назад и подождите меня ровно десять минут! Если я не вернусь, можете идти без меня.
Я рванула к бараку, не оглядываясь. Тая должна вернуться домой, должна увидеть своих, должна поцеловать то дерево, от которого её оторвали... Я шла, гордо задрав голову под взглядами проходящих мимо немецких служащих. Консьержа в здании барака не было - судьба благоволила ко мне, не иначе! Пройдя самые опасные препятствия, я пулей влетела в наш отсек. Тая стонала на кровати от боли. Наспех всё объяснив ей, я взвалила на себя подругу и поволокла к выходу...
— Куда вы? - хрипнул заходящий в здание консьерж на скверном русском.
— Приказано доставить в медпункт, - спокойно ответила я.
Он прищурился и стоял, провожая нас подозрительным взглядом, пока мы не зашли в первые двери медпункта, находящиеся в торце соседнего здания. Я открывала двери тихо и осторожно, боясь, что нас услышат санитары. Через десять мучительных секунд мы вышли и я поволокла стонущую Таю на задний двор. Маша вышла из укрытия и помогла мне. Дед ковылял впереди. Замирая, мы приблизились к запасным воротам. Умирая от страха, прошли их, даже Тая перестала в тот момент стонать...
Дед спрятал нас в подвале своего дома. Его жена обработала рану Таи и зафиксировала ей ногу деревяшками и бинтами. При любом шуме мы прятались в шкаф - за его задней стенкой была ниша в стене. Я потеряла счёт дням и ночам. Рана Таи затянулась, но нога распухла и она не могла на неё ступать. Я знала, что всех рабочих, всех тех, с кем я успела сблизиться, уже расстреляли. Дом то и дело сотрясался от взрывов. Настал день, когда дед вывел нас из подвала.
— Немцы ушли, мои голубушки. Пришли американцы. Я отведу вас к ним.
Жена деда помогла нам кое-как обмыться и дала свою одежду. Американцы встретили нас ослепительными улыбками, накормили своими консервами и подарили по шоколадке. Я ничего не понимала из их трескотни. Только одно слово звучало у меня в голове: "Домой!". Военный хирург осмотрел ногу Таи и наложил ей до колена гипс. Ей выдали костыли и на них она допрыгала вровень с нами до машины, которая должна была отвезти нас на станцию.
Поезд был забит под завязку, в вагон поместили только Таю, выставив из него двоих женщин. Эти женщины, я и Маша (и множество других) забрались по лестнице на крышу вагона. Так и ехали мы долго-долго до самой БССР на крыше.
На заре я, продрогшая до костей, услышала знакомый голос.
— Валя, Валечка! Ты где, Валя?!
— Тая!
— Я приехала! Я приехала домой, Валюш! - сияла измятая тяжёлой дорогой Тая, держась на костылях.
Поезд начал трогаться...
— Спасибо, Валечка, спасибо за спасение! Удачно добраться! Целую, люблю! Не забывай меня!
— И ты не забывай меня, Тая! Прощай...
На следующей станции нам подставили лестницу и мы пересели в вагон.
Можете себе представить чувства человека, который по прошествии двух лет рабства вернулся домой из лона врага? Когда я увидела лица наших русских солдат... Эти наши усталые, угрюмые, такие настоящие лица, которые не умеют улыбаться фальшиво, а если вдруг улыбнутся, то внутри тебя расцветает весна... Потому что это настолько искренно и сердечно, что хочется плакать. И я плакала. Все мы плакали, попадая в надёжные руки наших честных ребят, которых поболее, чем нас, прокрутило через жернова войны.
Когда я шла домой пешком от станции, то первой, кого я увидела, была моя мать. Она полола картофельные грядки. Из горла мамы вырывались лишь хрипы, но по ним я поняла, что наш отец погиб в бою. Мать стала полностью седой, сёстры заметно подросли и исхудали... Меня же не сразу узнавали родные. После всего пережитого я постарела как минимум на десять лет. Я вышла замуж, у меня родился сын... Всё самое страшное осталось в прошлом, которое даже сейчас невозможно забыть.
Рассказ основан на воспоминаниях Валентины Григорьевны А.
Художник Тарас Гапоненко
- Болит не спина твоя, а непосильная ноша, которую ты тащишь по жизни!
- Глаза болят, потому что смотришь с обидой.
- Болит не голова твоя, а мысли твои.
- Болит не горло, а то что ты не говоришь или говоришь с гневом.
- Болит не твой живот, а то, что ты не можешь переварить.
- Болит не печень, а твой гнев!
- Болит не сердце, а твоя любовь.
И именно ЛЮБОВЬ может стать лекарством от всех болячек тела.
Свт. Лука Крымский
Левая колонка
О группе
Группа о сельской местности и природе
Скрыть информацию
Фото из альбомов