☦ СВЕТ ПРАВОСЛАВИЯ

ОНА СРАЖАЛАСЬ ЗА РОДИНУ! ПРАВОСЛАВНАЯ ЗАЩИТНИЦА ОТЕЧЕСТВА МОНАХИНЯ ЕЛИЗАВЕТА (В МИРУ ВЕРА ДМИТРИЕВА)1923-2011. ОТКРОЙТЕ ВСЮ ТЕМУ, ДОРОГИЕ МОИ! ОНА ПРОШЛА ВЕЛИКУЮ ОТЕЧЕСТВЕННУЮ ВОЙНУ МЕДСЕСТРОЙ, ВЫНЕСЛА МНОЖЕСТВО РАНЕННЫХ БОЙЦОВ С ПОЛЯ БОЯ. Многие люди любили матушку Елизавету ответной любовью. Душа оживала, и сердце смягчалось рядом с этим добрым человеком. Матушка Елизавета любила рассказывать о своей жизни, о детстве, о войне. Любила вспоминать случаи чудесного спасения, как свидетельства силы веры и молитвы. Этими рассказами матушка Елизавета старалась укрепить веру своих слушателей. В этом видела она свое предназначение и волю Божию. В 2005 году мне довелось записать ее рассказы. В 2006 году на основе этих рассказов, на Дальневосточной студии кинохроники был снят фильм о матушке Елизавете. Благодаря ему можно услышать живой голос веры, увидеть улыбку матушки… ___________________________________ ДЕТСТВО Матушка Елизавета, в миру Вера Ивановна Дмитриева, родилась в Ставрополе 27 августа 1923 года. По отцовской линии она украинка и все ее предки были землепашцы. Отец ее, Иван Николаевич Чапленко, нарушил традицию и стал медиком. Мама, Эмилия Игнатьевна, родом из Польши. Она рано стала сиротой. Сестра ее, Альбина, незадолго до первой мировой войны, вышла замуж за русского офицера-связиста. Когда начались боевые действия, кайзер Вильгельм II дал двое суток, чтобы желающие могли из Польши уехать в Россию. Сестра Альбина взяла Эмилию с собой. – Мама стала санитаркой 73-го военного госпиталя, – вспоминала матушка Елизавета, там она и встретила военного фельдшера Ивана. – Родилась я в воинской части. Была маленькой, как рукавичка. Отец сунет меня за пазуху и унесет. Мать примется меня искать. А я сплю в казарме, на солдатской подушке. Солдаты меня нянчили… Сейчас, через 87 лет понятно, как символично было детство маленькой Ванды (так звали ее родители). Вся жизнь будущей матушки Елизаветы оказалась накрепко связана с армией и военными госпиталями. – Когда мне было два годика, мы жили тогда в деревне, мама заболела. – Иди, дочка, во двор. Побегай, поиграй, – сказал мне отец. Ну, побегала я, побегала и пришла домой, а там маленькая сестренка кричит. Я удивилась: «Откуда она взялась?» – В капусте нашли, – сказал отец. Пошла я в огород. Стала бродить среди капусты, искать. Соседская старушка спрашивает: «Вера, чего ты там шукаешь?» – Девочку! – Да у вас же есть одна. – Еще одну. Вторая сестренка «нашлась» через два года. Маленькая Вера стала нянькой для своих младших сестренок. Возможно, поэтому она научилась заботиться, ухаживать за теми, кто слабее. Это тоже определило ее характер и будущую профессию. С особой любовью вспоминала матушка Елизавета свою бабушку Марфу. – Была моя бабушка большая молитвенница. Это она научила меня молитвам. А как мудро приучала она меня к Евангелию. – Почитай, говорила она мне, почитай, бо я вже не бачу. Не заставляла меня читать, а просила помочь. Это была такая мудрость. Стала читать. Заинтересовалась. Времена были такие, что Библию могли отобрать. Могли и посадить. Поэтому ее прятали. Был у моей бабушки Марфы пророческий дар. – Будут, – говорила она мне, – будут девицы – бесстыжие лица. И будет еще одно избиение младенцев. Будут богатые, но злые. Всего будет много, а ничего не купишь. Будете воду покупать. – Как так, богаты, но злые? Разве так бывает? – удивлялась я и представляла себе бесстыжих девиц, почему-то с ярко красными лицами и хмурый народ с деньгами, стоящий в очереди у колодца, – разве так бывает, бабушка? – Мене не будэ, а ты побачишь. Вот и побачили. И воду покупаем, и в магазинах всего полно, но что на пенсию купишь? Два миллиона абортов в год! Сколько же уничтожили детей за годы «реформ»? Целую страну! Матушка очень переживала за современную молодежь. Сердце болело за то, что сделалось с людьми. Сама она прожила очень трудную жизнь. Сколько раз на фронте была на волосок от гибели. – Может, благодаря молитве, я живой с фронта пришла? Спасибо бабушке Марфе, – часто говорила матушка Елизавета. ОБ ОТЦЕ – В гражданскую войну моего отца, Ивана Николаевича, чуть не расстреляли. Приняли за белого офицера. Поставили его на край ямы. «Скажи, говорят, последнее слово». А на отца нашел сон. Стоит он и сквозь дрему грезит: «Вот… потом… приду домой… расскажу жене… как меня расстреляли… а как же я расскажу… ведь меня уже… не будет…» Бывает такое в минуту смертельной опасности. Время словно останавливается. Словно накрывает тебя колпаком. Но тут показались на дороге люди. Все в бинтах, кто на костылях, кто чуть не ползком. Это были раненые из госпиталя, где работал отец. «Не убивайте нашего фельдшера!» Подскочил друг детства, комиссар, встал рядом. Рванул на груди рубашку. «Стреляй, рабочий класс! Я с этим «белым офицером» вместе свиней пас!» Спасли его тогда. В другой раз спасла отца сама Вера. Было ей тогда лет двенадцать. Иван Николаевич был талантливым медиком. Сам делал небольшие операции, готовил лекарства, даже анализы сам делал, зубы пломбировал. Но главное, дал ему Бог талант диагноста. С порога по лицу мог поставить правильный диагноз. Чужой талант почти не переносим завистливой душе. Очевидно, кто-то из коллег написал донос. Ивана Николаевича арестовали и отправили в концлагерь. Может и сгинул бы он там, рассыпался как многие в «лагерную пыль», но дочь верила в справедливость. Села девочка за стол и принялась писать письмо дедушке Калинину: «Дорогой дедушка Михаил Иванович, освободи моего папу…» Мать горько посмеялась над наивностью ребенка. Сколько писалось тогда таких писем? Разве кто обращал на них внимание? Но в этот раз случилось чудо. «Всероссийский староста» сам прочитал письмо и тщательно подчеркнул все места, где его называли «дорогим дедушкой». Очевидно, растрогавшись, приписал: «Разобраться!». Отца вызвали в управление лагеря: Чапленко? Ты свободен! Тебя дочь освободила!» – Она же девочка маленькая! Быть такого не может. Как же так? – не поверил Иван Николаевич. Но его действительно отпустили. Не пришлось ему достраивать Беломоро-Балтийский канал. Письмо письмом, но были еще детские молитвы. О них матушка Елизавета ничего не сказала. Но уроки бабушки Марфы она не забыла. Проросло-таки зернышко веры. Вернулся отец, и Вера стала ему помогать. Работы в сельской больнице было много и для детских рук. Никто не удивился, что через несколько лет она поступила в школу медицинских сестер. 1941 ГОД Учеба в Бутурминской школе медицинских сестер подходила к концу. Уже прошло распределение. – Мы уже взрослые! Сколько было надежд! Хотелось верить в хорошее! Последний экзамен по хирургии назначили на воскресенье, 22 июня, – вспоминает матушка, – рассвет, мы, девушки-медички, встретили в саду. Готовились к экзамену, читали учебники, писали шпаргалки. После теории решили заняться практикой. Было около 10 часов. Мы подумали забинтовать девушке Марии руки, ноги и голову. Забинтовали и решили показать квартирной хозяйке. Подняли и понесли в дом. Пошутить хотели. Но шутка у нас не получилась. Увидев, что в дом вносят забинтованного человека вперед ногами, как покойника (мы тогда этого не понимали), хозяйка страшно испугалась. Потом расстроилась: «Не к добру ваши шутки. Ох, не к добру…» Вышли мы расстроенные во двор. Вдруг распахнулась дверь, и выскочил квартирант – лейтенант Вася. Обычно он был любезен с девушками, а грубо растолкал, перепрыгнул через забор и помчался куда-то сломя голову. Мы опешили. Пошли к хозяйке жаловаться: «Нас Вася толкнул…» – Война, девушки, началась… Многие мои подруги были мобилизованы, и Маша, большая хохотушка и частушечница, та самая, которую мы так весело бинтовали, тоже. В первом же бою она была тяжело ранена. Жива ли осталась? Не знаю. А меня на фронт не взяли. Велели подрасти. – Я с двадцать третьего года! – становилась я на цыпочки. – Все равно мала, – ответили мне и отправили работать в больницу. Фронт сам пришел к матушке Елизавете. ОККУПАЦИЯ Днем медики работали по специальности. Ночью в поле вязали снопы, таскали их к молотилке. Спать было некогда. Немецкие самолеты бомбили станцию, город. Наши войска с боями отступали. Настала зима с обильными снегопадами и морозами. Однажды зимним утром увидели вдали белые фигуры, которые несли что-то на руках. – Беженцы? – спросила Вера. Бабушка Варвара, 85-ти летняя санитарка сказала: «Это немцы!». В больнице среди других больных лежали три наших раненых разведчика. Их решили выдать за местных жителей, случайно раненных на станции во время налета. Составили фиктивные истории болезней. Придумали им биографии. Переодели в гражданское. Нарисовали кресты на дверях палаты – инфекция. Врачей в больнице не было. Всех эвакуировали. Остались только молоденькая акушерка Аня, бабушка Варвара и Вера. Немцы появились через неделю. Увидев черные кресты на дверях, спросили: «Что это?» – Здесь остались больные брюшным тифом. Врачей нет. Сами карантин снять не можем. Немцы потребовали истории болезней. – Что за раненые у вас? Командиры? – Нет, колхозники из дальних сел. Приехали повидаться с родственниками. Их ранило на станции. В районной больнице мест не было. Привезли к нам в сельскую больницу. Немцы поверили, успокоились. Прислали хирурга. Тот осмотрел раненых. Конечно, фронтовой хирург легко отличал осколочные ранения от пулевых. Но он ничего не сказал. Сделал перевязку, оставил лекарства и ушел. Казалось, все обошлось. Через неделю немецкая воинская часть ушла, но в село пожаловали финны. Местный староста привел их пьяных в больницу поразвлечься. Деваться было некуда. Только чудо могло спасти Веру и Аню. Вера стала шептать молитву. Ане удалось вырваться из лап пьяного офицера, и она раздетая, в тапочках убежала из больницы в деревню. Офицер развернулся к Вере. Она рванулась, побежала и заскочила в пустую палату. Ее спрятала под кровать бабушка Варвара. – Лежу на полу в нетопленой комнате. Мне не холодно. Слышу, открывается дверь. Вижу – сапоги, и ходят. Принес он солому и стал поджигать, чиркать спичками. Слышу, спички вспыхивают, а солома не разгорается. Слышу, бабушка Варвара одно слово повторяет: «Пан… Пан…» А я лежу и молюсь: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его..» Солому он так и не смог зажечь. Только через час зашла бабушка. Заглянула под кровать, заваленную матрацами. – Вылазь, супостат ушел. А в руках она все время держала старинную икону Владимирской Божьей Матери. Вот кто нас спас! Начался бы пожар в нашей деревянной больничке, и мы бы погибли, и больные…» Злоключения девушек на этом не кончились. Вера нашла Аню. Передала ей одежду. Девушек спрятали добрые люди, у которых было много детей. Но тут им сообщили: «Вас ищут шесть карателей. Хотят разорвать вас на части!». Всю ночь их искали. А они прятались то в сугробе над рекой, то в подполье, то их спасал добрый молодой немец. Вера сначала его обругала. Тот ответил ей по-русски: «Маленький. Глупый. Язык иголка надо». Утром наваждение закончилось. Немцы и каратели финны из села ушли. Появились наши саперы. – Выскочили мы в слезах радости. Облепили лейтенанта. Повисли на плечах. Плачем от пережитого. Лейтенант говорит: «Настрадались люди…» После войны видела я такую картину. Художник все точно изобразил. И больные, и раненые, и Вера с Аней чудом остались живы. Начались бои. Девушек позвали помогать в госпиталь. Операционные сестры, девушки-казашки, не выдержали бессонных ночей, упали прямо возле операционных столов и заснули. Их не смогли разбудить. Вера с Аней встали на их место. Шел нескончаемый поток раненых. Дороги Веры и Ани разошлись. Вере ненадолго удалось попасть домой. Родные считали ее погибшей. Вера устроилась вольнонаемной в военный госпиталь. ЛЕТО 1942 Г. Немцы подходили к Дону, и приказано было госпиталь эвакуировать под Сталинград. В товарных вагонах, на двухъярусных нарах лежали раненые. В пассажирских вагонах был операционный блок. Операции шли и днем, и ночью во время движения поезда. За окнами вагонов мирные поля, трава по пояс, цветы. Словно и нет войны. Неожиданно налетели фашистские самолеты. Машинист остановил поезд. Легкораненые попрятались в траве. Тяжелораненых выносили на руках. Матушка Елизавета часто вспоминала о раненом без рук и ног. Он лежал на верхней полке и вдруг оказался без ушибов и ссадин на полу вагона. – Как же ты с полки слез? – спрашивали его после налета. – Да я и сам не знаю, – отвечал тот. – Да что вы его спрашиваете, – сказал один раненый, его Ангел Хранитель с полки снял. – Конечно, Бог помогал. Первыми гибли трусы и богохульники. На фронте все молились. Кто как умел. Вот один случай. Стояли мы на передовой. Раненых отправляли. Шел бой за станцию Синельникова. Лежу я в окопчике. У меня приступ малярии, температура 40,3. Лежу и повторяю 90 псалом. Идет арт-обстрел. Слышу звук приближающихся немецких танков. Все ближе, ближе. Четыре солдата-минометчика волнуются. А у меня температура, мне безразлично. Лежу, шепчу молитву. Слышу – шелестит снаряд. Раз шелестит, не воет – значит, прямое попадание. Как я буду разрываться? Больно будет? Снаряд воткнулся в шаге от меня, но не разорвался. А танки немецкие все ближе, ближе… Вдруг налетели наши самолеты. Разбомбили их наши соколики в пух и прах. Рядом это было. До нас долетали куски металла. Ребята плакали от радости: «Соколики, соколики прилетели…» А мне говорят: «Мы тебя хотели убрать, а потом себя, чтобы в плен не попасть. Жребий бросали, но ни у кого рука не поднялась… А тут соколики…» Потом они измерили расстояние до неразорвавшегося снаряда шагом. «Да, в сорочке ты родилась. Если б взорвался, клочка бы от тебя не осталось». ЧУДЕСА Чудесная встреча произошла у матушки под Тирасполем. Она часто рассказывала о ней. – Ранняя весна. Иду по склону среди виноградных кустов. На них чуть листочки пробиваются. Начался минометный обстрел. Страшно. Бьет он шахматным порядком. Падаю под куст. Молюсь. Страшно. И вдруг голос мне диктует: «Уйди!». Никого нет… Куда я уйду? «Уйди!» Хороший такой голос, убедительный. Но откуда я знаю куда уходить? Куда упадет мина? Властный приказ: «Уйди!». Вдруг какая-то неведомая сила поднимает меня за шиворот. Надо подчиняться. Пошла влево. Невидимая стена не пускает. Уперлась в нее руками, пытаюсь сапог просунуть. Никак. Словно стекло невидимое. Пошла вправо, потом вверх по склону. Падаю под куст. Смотрю на то место, где только что была. Зачем ушла? Вдруг взрыв, и куст, под которым я лежала – взлетел! Чудо! Необыкновенных случаев много было. Всего не расскажешь. Но можно еще о лошадях. После изнурительных боев под Одессой остановились мы в поселке Новая Одесса. Ожидали пополнения. Был ясный день, и без конца налетала вражеская авиация. Хозяйка, у которой я остановилась, все предлагала в погреб спрятаться. Там отсиживались ее мать, дети, соседи и солдаты. «Прячься, дочка. Такой хороший погреб, никакая бомба не возьмет». Сама она с мужем ждала, когда отелится корова. И все, помню, ее младшая дочь вырывалась из погреба. Спрячут, смотрят, а она уже опять рядом крутится. «Всем миром держат, а она опять тут», – говорила хозяйка. И вдруг опять бомбежка. Заглянула я в погреб. А там солдаты не из нашей части. Один молоденький солдат принялся меня дразнить: «Рама, рама, солдат в юбке, рама, рама…» Рамой наши солдаты звали немецкие самолеты-разведчики с раздвоенным концом. Смотрит солдат снизу и дразнится. Показала я ему язык и убежала. Пришла в наш хозвзвод. Опять налет. Заскочила в сарай без крыши, хоть от осколков спрятаться. Там три лошади. Серая, каурая и в яблоках. Смотрят, а у них в глазах белый ужас. Я от страха стала с ними разговаривать: «Ладно, братцы, умирать так вместе». Прилегла в сторонке на соломе. Думала – затопчут. Лежу, читаю 90 псалом. Они успокоились, сделали могучий выдох и полегли рядом со мной, одна за другой. Лежу молюсь, смотрю в глазах у них нет страха. Теперь я понимаю – животные все чувствуют и понимают. Не говорят только. Я на фронте все раненых и убитых лошадей оплакивала. Ребята дивились. Кончился налет. Ни один осколок рядом не упал. Пришла к дому, где остановилась. На месте погреба, о котором хозяйка говорила: «Никакая бомба не возьмет» яма, завал и дымок идет. Хозяин, хозяйка стоят возле отелившейся коровы бледные, рядом малышка, которую никак не могли в погребе удержать. – Вот и вся моя семья из девяти человек, – говорит хозяйка и не плачет. В шоке, конечно. «Не знаю я имени того солдатика. Но до сих пор за него молюсь. Не задень он тогда меня, и я бы в той яме осталась». Так закончила свой рассказ матушка Елизавета.