Предыдущая публикация
Серж Панков
Сморкается в портьеру старый шут,
Эпохи непременная натура:
– Сегодня у меня они поржут! –
Дурацким башмаком гася окурок.
Звезда арены пафосных столиц –
Парик, фальшивый нос, живот из ваты –
Выходит он, а в зале вместо лиц
Шуты одни, надменно глуповаты.
Кривляются, угодливо снуют
Уродства человеческого маски,
И вот, старик привычную свою
Снимает, чтоб не выглядеть дурацки.
Так мы, устав от сальто носом в грязь,
От клоунской репризы под копирку,
Срываем представленье, не боясь
Досрочно увольнения из цирка…
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 14
Енгибарову от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты тут и там.Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,Незаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между намиИногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун?!Если клоун — должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену — так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье — век двадцатый:Цирк у нас, конечно, мировой,Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал —Горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя —Всё грустнее становился мим,Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.
Тяжелы печал...ЕщёВладимир Высоцкий
Енгибарову от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты тут и там.Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,Незаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между намиИногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун?!Если клоун — должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену — так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье — век двадцатый:Цирк у нас, конечно, мировой,Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал —Горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя —Всё грустнее становился мим,Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —Шут сгибался в световом кольце,Делались всё горше пантомимы,И — морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас,Будто многим обезболил роды,А себе — защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,Весело по нашим временам:«Ах, как нас прекрасно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,Уходил он, думая своё.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы — вот нам и смешно.Вдруг — весь рой украденных мгновенийВ нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь — и тишина…Слишком много он взвалил на плечиНашего — и сломана спина.
Зрители — и люди между ними —Думали: вот пьяница упал…Шут в своей последней пантомимеЗаигрался — и переиграл.
Он застыл — не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилёг, устав,—Первый клоун захлебнулся горем,Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,Но успев склониться перед ним.Этот трюк уже не пантомима:Смерть была — царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства радиНе давались: проживём и так!Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно — на руках…
Сгинул, канул он — как ветер сдунул!Или это шутка чудака?..Только я колпак ему — придумал,Этот клоун был без колпака.
,, Сморкается в портьеру старый шут,
Эпохи непременная натура:
– Сегодня у меня они поржут! –
Дурацким башмаком гася окурок.,,
Простите, не знаю вашего имени.
Сморкаться в портьеру-западло.
Вы же не делаете так, у себя дома.
А для ковëрных Цирк это дом.
Если не верите, спросите знающих людей.
Тем более курить.
Сейчас время такое, интернетное. Пиши, что хочешь, кто спросит!
Раньше спросить могли с каждого и отвечать за слова приходилось.
Ничего личного.
Так случилось, что Енгибаров, тот человек, выступления которого, я смотрел с восхищением. Мне трудно передать свои эмоции в письме. Сожалею, что не знаком с ним лично, но моë любимое стихотворение, я написал выше.
Может, Вы знали его и написали свои наблюдения.
Возможно всë. Жизнь Театр или Тир, кому, как выпадает.
Но я бы написал,, прильнул к портьере,,
Каждому своë. И играть одно и тоже тысячу раз, всë равно, что работать штамповшиком на заводе. Б-р-р. Тоска. Однообразие совершаемых движений отупляет и лишает вдохновения. Но вырабатывает автоматизм и совершенство.
ОСЕННЯЯ ЖЕЛТИЗНА
От раздолбанных насосов
Много всяческих хлопот:
То текут они, то просто
Писают на небосвод
И глаза нам заливают
Лишь осенней желтизной,
Где анализы икают
Бесконечною толпой.
Сальники неутомимо
Всё набивку спешно жрут.
И плывут усилья мимо:
Мимо праздничных минут.
Сплошь котельная не топит
И давленья не даёт.
Вопиющий стонет опыт
Через смены напролёт.
Смело грянут перемены.
Смело заморозков рой
Нас поставит на колени,
Отморозив геморрой.