«Добродушный кретинизм»
Вообще Вертинский так отзывался о кабаре. Но и в условном «высшем обществе» Запада актёр не был окружён почитанием. В 1934 г. Александра Николаевича пригласили на завтрак в Hollywood Morning Breakfast Club, куда магнаты киноиндустрии зовут только звёзд мировой величины. Вроде бы честь великая. Но Вертинский идёт туда нехотя и лишь под нажимом — он отлично понимает, что даже суперзвезда для «серьёзных людей» всего лишь мелкий развлекательный эпизод: «Не будем говорить о том, как я пел. Меня поташнивало от этих разговоров, от вида яичницы, которой я терпеть не могу, от папирос натощак и всего этого добродушного кретинизма. В вечерних газетах были приведены фамилии всех финансовых тузов, бывших на завтраке, и среди этих мешков с золотом робко серела моя скромная фамилия, как бедная родственница за богатым столом...»
Именно поэтому Вертинский постоянно обращается к советскому правительству с просьбой пустить его обратно. Впервые с такой просьбой он обратился в 1923 г. Потом — в 1925 г. Потом эти просьбы стали уже чем-то вроде общего места. Именно поэтому финалом его эмиграции стала не Европа и не Америка, а Китай. Конкретно — два самых «русских» города «Поднебесной», Харбин и Шанхай. Критик и публицист Наталья Ильина, которую родители вывезли в возрасте 6 лет в Харбин, была, разумеется, с Вертинским знакома. И весьма проницательно писала: «Эмигранты второго поколения, попавшие за границу малыми детьми, живя в Америке или во Франции, ходили в тамошние школы, родной язык забывали, от русских корней отрывались. Эмигрантская молодежь Шанхая тридцатых и сороковых годов в большинстве своем выросла в Харбине, оставалась русской и по языку, и по устремлениям. Не эта ли надежда найти более молодую и обширную аудиторию плюс отчаянье и толкнули Вертинского ехать в Шанхай? Он прекрасно знал, где его настоящая аудитория, стремился к ней и из Франции, и из Америки, и вот очутился в Шанхае».
Комментарии 3
В стороне от моего жилья.
За морями, за долами, за порогами
Где-то бродишь ты, Любовь моя.
И тебя, Невесту неневестную,
Тщетно ждет усталая душа,
То взлетая в высоту небесную,
То влачась в пыли, едва дыша.
Эту жизнь, с печалью и тревогами
Наших будней нищего былья,
Ты обходишь дальними дорогами
В стороне от нашего жилья.
1934
Париж
Самой нежной любви наступает конец,
Бесконечной тоски обрывается пряжа...
Что мне делать с тобою, с собой, наконец,
Как тебя позабыть, дорогая пропажа?
Скоро станешь ты чьей - то любимой женой,
Станут мысли спокойней и волосы глаже.
И от наших пожаров весны голубой
Не останется в сердце и памяти даже.
Будут годы мелькать, как в степи поезда,
Будут серые дни друг на друга похожи...
Без любви можно тоже прожить иногда,
Если сердце молчит и мечта не тревожит.
Но когда-нибудь ты, совершенно одна
(Будут сумерки в чистом и прибранном доме),
Подойдешь к телефону, смертельно бледна,
И отыщешь затерянный в памяти номер.
И ответит тебе чей-то голос чужой:
"Он уехал давно, нет и адреса даже."
И тогда ты заплачешь: "Единственный мой!
Как тебя позабыть, дорогая пропажа!"
Как стаи голодных волков,
Бредут вереницы немые
Плененных германских полков.
Не видно средь них командиров.
Навеки замкнуты их рты.
И жалко сквозь клочья мундиров
Железные блещут кресты.
Бредут сквозь донские станицы
Под дьявольский посвист пурги
И прячут угрюмые лица
От русского взгляда враги.
И холод, и жгучие раны
Терзают усталую рать,
И кличут в бреду капитанов,
И маршала просят позвать.
Но смерть в генеральском мундире,
Как маршал пред бывшим полком,
Плывет перед ними в эфире
На белом коне боевом.
И мстительный ветер Отчизны
Заносит в серебряный прах
Останки покойных дивизий,
Усопших в российских снегах.
И сквозь погребальную мессу,
Под вьюги тоскующий вой,
Рождается новая песня
Над нашей Великой Страной.