Предыдущая публикация
"Когда аплодисменты стихли, женский голос крикнул: "Автора!"
В другом конце зала раздался смех.
Нетрудно было догадаться, почему засмеялись: шел "Дон Жуан" Байрона. Публика, однако, поняла смысл возгласа, и другие поддержали: "Автора!"
Николай Павлович Акимов, вышедший на сцену со своими актерами, еще раз пожал руку Воропаеву, который играл заглавного героя, и шагнул вперед, к рампе;
ему навстречу поднялась женщина в длинном черном платье, похожем на монашеское одеяние.
Она сидела в первом ряду и теперь, повинуясь жесту Акимова, присоединилась к нему на подмостках.
Сутулая, безнадежно усталая, она смущенно глядела куда-то в сторону. Аплодисменты усилились, несколько зрителей встали, вслед за ними поднялся весь партер хлопали стоя; вдруг мгновенно воцарилась тишина: зал увидел, как женщина в черном, покачнувшись, стала опускаться, - если бы Акимов не подхватил ее, она бы упала.
Ее унесли - это был сердечный приступ. Догадывалась ли публика, приглашенная на генеральную репетицию акимовского спектакля "Дон Жуан", о происхождении пьесы?
После войны мы с женой вернулись в ту же квартиру в доме 73/75. Прежнего населения не осталось: почти все умерли в блокаду. Лишь изредка встречались чудом уцелевшие старорежимные дамы в шляпках с вуалью.
Однажды дело было, кажется, в 1948 году - за мной пришли из квартиры 24: просил зайти Лозинский.
Такое случалось редко - я побежал.
Михаил Леонидович усадил меня рядом, на диванчик, и, старательно понижая свой низкий голос, прохрипел:
"Мне прислали из Большого дома рукопись Татьяны Григорьевны Гнедич. Помните ли вы ее?" -
"Из Большого дома, с Литейного, из ГБ? (Лозинский по старой памяти говорил то ЧК, то ГПУ.) Что же это? Чего они хотят от вас?"
- "Это, - продолжал Лозинский, - перевод поэмы Байрона "Дон Жуан". Полный перевод.
Понимаете? Полный.
Октавами, прекрасными классическими октавами.
Все семнадцать тысяч строк.
Огромный том первоклассных стихов.
И знаете, зачем они прислали? На отзыв.
Им понадобился мой отзыв на перевод "Дон Жуана" Байрона. Как это понять?"
Я был не менее ошеломлен, чем Лозинский, - возможно, даже более: ведь мы не знали, что Гнедич арестована.
За что? В те годы "за что" не спрашивали; если уж произносили такие слова, то предваряли их иронической оговоркой: "Вопрос идиота - за что?" И откуда взялся "Дон Жуан"?
Перевод Гнедич и в самом деле был феноменален.
После суда она сидела во внутренней тюрьме ГБ на Шпалерной, в общей камере, и ожидала отправки в лагерь.
Однажды ее вызвал к себе последний из ее следователей и спросил: "Почему вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, вы имеете право..."
Гнедич ответила: "Я занята, мне некогда".
"Некогда? - переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понимал, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). - Чем же вы так заняты?"
- "Перевожу, - и уточнила: - Поэму Байрона".
Следователь оказался грамотным: он знал, что такое "Дон Жуан".
"У вас есть книга?" - спросил он.
Гнедич ответила: "Я перевожу наизусть".
Он удивился еще больше.
"Как же вы запоминаете окончательный вариант?" - спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела.
"Вы правы, - сказала Гнедич, - это и есть самое трудное. Если бы я могла записать то, что уже сделано... К тому же я подхожу к концу. Больше не помню".
Следователь собирался домой. Он дал Гнедич листок бумаги и сказал: "Напишите, что вы перевели, - завтра погляжу".
Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся в свой кабинет, Гнедич еще писала; рядом с ней сидел разъяренный конвоир.
Следователь посмотрел: листок с шапкой "Показания обвиняемого" был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть.
"Читайте вслух!" - распорядился он.
Это была девятая песнь путешествие Дон Жуана в Россию.
Следователь долго слушал, по временам смеялся, не верил ушам; в какой-то момент он прервал чтение:
"Да вам за это надо дать Сталинскую премию!" - других критериев у него не было.
Гнедич горестно пошутила в ответ: "Ее вы мне уже дали".
Она редко позволяла себе такие шутки.
Чтение длилось довольно долго - Гнедич уместила на листке не менее тысячи строк, то есть около 120 октав.
"Могу ли я чем-нибудь вам помочь?" спросил следователь.
"Вы можете - только вы!" - ответила Гнедич.
Ей нужны: книга Байрона (она назвала издание, которое казалось ей наиболее надежным и содержало комментарии), англо-русский словарь, бумага, карандаш; ну и, конечно, одиночная камера.
В лагере, куда ее отправили по этапу, она провела - от звонка до звонка - оставшиеся восемь лет.
С рукописью "Дон Жуана" она не расставалась; нередко драгоценные страницы подвергались опасности: "Опять ты шуршишь, спать не даешь? - орали соседки по нарам.
- Убери свои сраные бумажки..."
Она сберегла их до возвращения - до того дня, как села у нас на Кировском за машинку и стала перепечатывать свой перевод..."
Ефим Григорьевич Эткинд, Победа духа
Фото - Борис Смелов с Татьяной Гнедич, 1970-е
Нетрудно было догадаться, почему засмеялись: шел "Дон Жуан" Байрона. Публика, однако, поняла смысл возгласа, и другие поддержали: "Автора!"
Николай Павлович Акимов, вышедший на сцену со своими актерами, еще раз пожал руку Воропаеву, который играл заглавного героя, и шагнул вперед, к рампе;
ему навстречу поднялась женщина в длинном черном платье, похожем на монашеское одеяние.
Она сидела в первом ряду и теперь, повинуясь жесту Акимова, присоединилась к нему на подмостках.
Сутулая, безнадежно усталая, она смущенно глядела куда-то в сторону. Аплодисменты усилились, несколько зрителей встали, вслед за ними поднялся весь партер хлопали стоя; вдруг мгновенно воцарилась тишина: зал увидел, как женщина в черном, покачнувшись, стала опускаться, - если бы Акимов не подхватил ее, она бы упала.
Ее унесли - это был сердечный приступ. Догадывалась ли публика, приглашенная на генеральную репетицию акимовского спектакля "Дон Жуан", о происхождении пьесы?
После войны мы с женой вернулись в ту же квартиру в доме 73/75. Прежнего населения не осталось: почти все умерли в блокаду. Лишь изредка встречались чудом уцелевшие старорежимные дамы в шляпках с вуалью.
Однажды дело было, кажется, в 1948 году - за мной пришли из квартиры 24: просил зайти Лозинский.
Такое случалось редко - я побежал.
Михаил Леонидович усадил меня рядом, на диванчик, и, старательно понижая свой низкий голос, прохрипел:
"Мне прислали из Большого дома рукопись Татьяны Григорьевны Гнедич. Помните ли вы ее?" -
"Из Большого дома, с Литейного, из ГБ? (Лозинский по старой памяти говорил то ЧК, то ГПУ.) Что же это? Чего они хотят от вас?"
- "Это, - продолжал Лозинский, - перевод поэмы Байрона "Дон Жуан". Полный перевод.
Понимаете? Полный.
Октавами, прекрасными классическими октавами.
Все семнадцать тысяч строк.
Огромный том первоклассных стихов.
И знаете, зачем они прислали? На отзыв.
Им понадобился мой отзыв на перевод "Дон Жуана" Байрона. Как это понять?"
Я был не менее ошеломлен, чем Лозинский, - возможно, даже более: ведь мы не знали, что Гнедич арестована.
За что? В те годы "за что" не спрашивали; если уж произносили такие слова, то предваряли их иронической оговоркой: "Вопрос идиота - за что?" И откуда взялся "Дон Жуан"?
Перевод Гнедич и в самом деле был феноменален.
После суда она сидела во внутренней тюрьме ГБ на Шпалерной, в общей камере, и ожидала отправки в лагерь.
Однажды ее вызвал к себе последний из ее следователей и спросил: "Почему вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, вы имеете право..."
Гнедич ответила: "Я занята, мне некогда".
"Некогда? - переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понимал, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). - Чем же вы так заняты?"
- "Перевожу, - и уточнила: - Поэму Байрона".
Следователь оказался грамотным: он знал, что такое "Дон Жуан".
"У вас есть книга?" - спросил он.
Гнедич ответила: "Я перевожу наизусть".
Он удивился еще больше.
"Как же вы запоминаете окончательный вариант?" - спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела.
"Вы правы, - сказала Гнедич, - это и есть самое трудное. Если бы я могла записать то, что уже сделано... К тому же я подхожу к концу. Больше не помню".
Следователь собирался домой. Он дал Гнедич листок бумаги и сказал: "Напишите, что вы перевели, - завтра погляжу".
Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся в свой кабинет, Гнедич еще писала; рядом с ней сидел разъяренный конвоир.
Следователь посмотрел: листок с шапкой "Показания обвиняемого" был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть.
"Читайте вслух!" - распорядился он.
Это была девятая песнь путешествие Дон Жуана в Россию.
Следователь долго слушал, по временам смеялся, не верил ушам; в какой-то момент он прервал чтение:
"Да вам за это надо дать Сталинскую премию!" - других критериев у него не было.
Гнедич горестно пошутила в ответ: "Ее вы мне уже дали".
Она редко позволяла себе такие шутки.
Чтение длилось довольно долго - Гнедич уместила на листке не менее тысячи строк, то есть около 120 октав.
"Могу ли я чем-нибудь вам помочь?" спросил следователь.
"Вы можете - только вы!" - ответила Гнедич.
Ей нужны: книга Байрона (она назвала издание, которое казалось ей наиболее надежным и содержало комментарии), англо-русский словарь, бумага, карандаш; ну и, конечно, одиночная камера.
В лагере, куда ее отправили по этапу, она провела - от звонка до звонка - оставшиеся восемь лет.
С рукописью "Дон Жуана" она не расставалась; нередко драгоценные страницы подвергались опасности: "Опять ты шуршишь, спать не даешь? - орали соседки по нарам.
- Убери свои сраные бумажки..."
Она сберегла их до возвращения - до того дня, как села у нас на Кировском за машинку и стала перепечатывать свой перевод..."
Ефим Григорьевич Эткинд, Победа духа
Фото - Борис Смелов с Татьяной Гнедич, 1970-е
Следующая публикация
Комментарии 10
Он удостоился критики Пушкина:
"Крив был Гнедич-поэт,
преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом
схож и его перевод".
(«К переводу Илиады»)
В 1956 г. реабилитирована.
Татьяна Григорьевна Гнедич - невероятная память, невероятное творчество переводчика и сила духа не сломленного одиночной камерой тюрьмы и лагерем человека.