Стихия

Роберт Рождественский Где-то оторопь зноя с ног человека валит. Где-то метель по насту щупальцами тарахтит… А твоего солнца хватит на десять Африк. А твоего холода – на несколько Антарктид… Снова, крича от ярости, вулканы стучатся в землю! Гулким, дымящимся клекотом планета потрясена… А ты – беспощадней пожаров. Сильнее землетрясений. И в тысячу раз беспомощней двухмесячного пацана… Оглядываться не стоит. Оправдываться не надо. Я только всё чаще спрашиваю с улыбкою и тоской: — За что мне такая мука? За что мне такая награда? Ежеминутная сутолока. Ежесекундный покой.

Этому впрямь могло быть тысячи разных причин — она звонила ему так же часто, как прежде. После него она знала добрый десяток мужчин. — Не любовь, так хотя бы ревность, — думал он с надеждой. Думал с надеждой, поскольку это был верный знак: женщина — либо собственница, либо ушёл и забыто. Эта была такая, отслеживала каждый шаг, брала на карандаш, и даже довольно открыто учила жить, примеряла к себе на предмет жилетки, ничего такого, но просто иногда поболтать... Их встречи были почти случайны и очень редки, и сколько всё это длилось, он бы не мог сказать. Он бы не мог, у него под лопаткою так же ныло от её голоса, словно нет музыки слаще. Он по ночам изводил коньяк, бумагу, чернила, он считал себя самым никчемным, самым пропащим. А потом она уехала далеко, на другой континент, то ли вышла замуж, то ли что-то такое. Он сперва горевал, конечно, но в какой-то момент стал совершенно счастлив и абсолютно спокоен. Он влюбился, женился, стал отцом и всякое прочее, он готов был поклясться, что забудет, что хватит силы... Но до сих пор иногда просыпается посреди ночи и думает: «Господи, только бы не позвонила!..» Елена Касьян

Уходят не тогда, когда уходят. Совсем иначе это происходит. Каким-то утром, праздничным ли, будним, Он встанет и умыться не забудет. И зубы жесткой щеткою почистит. И выключатель сломанный починит. За завтраком газету почитает. Прикинет, как идет футбольный счет. И вдруг увидит: Женщина Чужая Тарелку держит: «Положить еще?» А дальше все останется, как было: Не вспыхнет стол малиновым огнем, И в ванной не окаменеет мыло («Семейное» — написано на нем). И станут годы скатываться в забыть. Покой, густея, Зацветает в доме, Но женщина начнет все время зябнуть, Сама не понимая почему. И муж непьющий, и достаток нажит, А все как бы в предчувствии дождя…. А это он ушел. Ушел однажды. И двери не захлопнул уходя. Майя Борисова

Я спросила у кукушки, Сколько лет я проживу... Сосен дрогнули верхушки, Желтый луч упал в траву, Но ни звука в чаще свежей... Я иду домой, И прохладный ветер нежит Лоб горячий мой. Анна Ахматова

Когда нет тебя рядом, Болит пустота, Так болит, как рука, Что ножом отнята. Николай Доризо

Вот женщина: пробор и платья вырез милый. Нам кажется, что с ней при жизни мы в раю. Но с помощью ее невидимые силы замысливают боль, лелея смерть твою. Иначе было им к тебе не подступиться, и ты прожить всю жизнь в неведении мог. А так любая вещь: заколка, рукавица – вливают в сердце яд и мучат, как ожог. Подрагиванье век и сердца содроганье, и веточка в снегу нахохлилась, дрожа, и жаль ее, себя, и всех. Зато в страданье, как в щелочной воде, отбелится душа. Не спрашивай с нее: она не виновата, своих не слышит слов, не знает, что творит, умна она, добра, и зла, и глуповата, и нравится себе, и в зеркальце глядит. Александр Кушнер

с такими, как ты, о других не мечтают, не ищут замен и не предают те чувства, что в сердце огнём так пылают и расцветают, подобно цветку. с такими, как ты, всегда ищут встречи, особенно если подолгу молчат и для заряда двустволки картечью всё отдают для любви сгоряча. с такими, как ты, всегда верят в лучшее, даже летя с небоскрёба стремглав, а всё потому, что с такими нет случаев: либо стратегия, либо судьба. Анна Сторожакова

ты прости запоздалую нежность мою, прости. ты уснешь и проснешься – нет меня и не будет. ты прости мой «апрель», «юлу» и последний стих, тот, в котором чужие сны и другие люди. но я чувствую, как ты дышишь, как тает нерв, что ты видишь во сне (параллельной – из сотен – судеб), как из черных межзвездных десен стекает нефть, заливая мой злой язык и плохие зубы. целый год я на фене, на нервах и на нулях. я боюсь, что мне нёбо стало важнее неба. но ты здесь почему-то – штурман для корабля, на котором в спасение больше никто не верит. я – маньяк, сумасбродный трикстер и наркоман. ты – философ, друид, монах, звездочет, ученый. я, как жадный огонь, внезапный альдебаран. ты, как космос, в котором любой огонь заключен, и можешь спрятать меня во льдах голубых планет, где снаружи – вода и газ, но ядро – стальное. я дарю тебе свет, свой тревожный горячий свет. ты хранишь его в бледной бездне своих ладоней. я – сухая земля, кочевник, сорняк, восток. ты – во всем человек-швейцария, не иначе. между нами - всегда – был и будет – барьер, босфор, асимптота души, нерешаемая задача. эту тихую добровольную жертву не заслужив, все равно я ее принимаю – за честь, как данность. потому что сквозь вечный шум, пропитавший жизнь, слышу тихий дождь тонких пальцев в твоих карманах. Андрей Орловский

Когда она надевает свое лучшее платье Сходят олени с коврика над кроватью Когда она у зеркала красит губы В подземных морях прозревают слепые рыбы Когда она щеточкой выгибает ресницы Одевается перьями белый скелет синицы А ее первый нетерпеливо стоит под дверью Говорит опять повсюду оленье дерьмо и перья И чертовы эти рыбы, крабы Ползают повсюду А мы могли бы Вернее ты могла бы Вымыть посуду Собраться Одеться Накраситься Как минимум полчаса назад И вот тогда бы мы уж точно никуда бы не опоздали! Мария Галина

Да что у меня, нормально все, так, условно. Болею уже, наверно, недели две. Мы вроде и говорим с тобой, а дословно Известно все, как эпиграф к пустой главе. Не видимся совершенно, а чувство, словно Ношу тебя, как заложника, в голове. Пора, мое солнце, слишком уж много разниц Растрескалось – и Бог ведает, почему. И новое время ломится в дом и дразнит И хочет начаться, тычется носом в тьму. Как будто к тебе приходит нежданный праздник, А ты разучилась радоваться ему. Пора, мое солнце, глупо теперь прощаться, Когда уже все сказали, и только стон. Сто лет с тобой не могли никак натрещаться, И голос чужой гудел как далекий фон, И вот наконец нам некуда возвращаться, И можно спокойно выключить телефон. И что-то внутри так тянется неприятно – Страховочная веревка или плацента, И резать уже бы, рвать бы – давай-ка, ладно, Наелись сцен-то, А дорого? – Мне бесплатно, Тебе три цента. Пора, мое солнце, — вон уже дует губки Подружка твоя и пялится за окно. Как нищие всем показываем обрубки Своих отношений: мелочно и смешно. Давай уже откричимся, отдернем трубки, И, воду глотая, камнем уйдем на дно. Вера Полозкова