ЭКСКЛЮЗИВ

– Опа! Котлетку бабушкину жуём? – верзила второгодник Вовка Жуков ловко выбивает из рук мальчика Сени булку с котлетой. Она делает кульбит и летит на грязный пол. Сеня ничего не говорит, а Вовка ждёт действий. Что, он зря старался? Рядом стоят одноклассники и наблюдают конфликт интеллектов. – Надо бабушкину котлетку поднимать! Подними и съешь! Бабушка ведь старалась. Никто не заступается за Сеню. Все стоят и ухмыляются. У Сени от волнения краснеют уши, он с трудом ловит ртом воздух, а на носу выступают капельки пота. Другой бы уже начал драку. Но Сеня не начнёт, а Жуку хочется унизить мальчика тем, что он не умеет драться, быстро бегать, от физкультуры освобождён. Дистрофан узкогрудый! Прыщавый двоечник наслаждался ситуацией. Вовка начинает пинать котлету ногами. – Вставай на ворота, Жидкий! – обращается он к Сене. Котлетку бабушкину лови! Все ржут. Обида усугубляется. Стоящим любопытно, что же будет. А ничего не будет. Всем смешно. Жидкий – это значит тощий жид! Умора! Котлета разломившись от удара ноги, улетает в угол коридора, за ней летит булка. Звенит звонок. Позабавившее всех зрелище закончилось. Сергей, симпатизировавший Сене, переживает, что не заступился, не поставил на место Жука. Получается, что он соучастник его подлости. На перемене Сергей купил в буфете пирожок с повидлом и принёс его Сене, но тот, поблагодарив, взять отказался. Жук увидел, начал ржать на весь класс: «Ему нельзя жареное! Ему можно только пареное!» Всем опять стало весело, все хихикали. Седьмой «Б» – трудный класс, в него собрали всех неучей, чтобы не мешали нормальным детям. Почему здесь оказался Сеня, непонятно. Мальчик сидел за первой партой. Сергей смотрел на тощую шею и его выбритый затылок. В то время, когда все ребята в классе были вихрасты и стремились завести причёску под «битлов», у еврейского мальчика Сени Кипермана был образцовый полубокс и этим раздражал. До пятого класса бабушка Лидия Соломоновна приходила забирать Сеню со школы и несла домой его портфель. В пятом перестала – внук проявил твёрдость. Лидия Соломоновна была очень красивой и абсолютно невозмутимой. При любой несуразице повторяла: «Ну, что вы хотите? В трамвае не может пахнуть утренним садом!» и жила себе дальше. Она не сомневалась, что её умный внук получит золотую медаль в любой точке земного шара. Сеня Киперман был умным, аккуратным и вежливым. Образец для подражания. Мечта любого учителя. И этим бесил одноклассников. На уроках он запоминал самые сложные формулы и теоремы – сразу и навсегда. Книги он читал странные – энциклопедии, словари, философов и практическую медицину. У него был самый лучший гербарий после лета, самые лучшие сочинения и первый разряд по шахматам. Он мечтал изобретать космические корабли, которые летали бы на далёкие планеты подальше от недалёких одноклассников. Однажды он написал сочинение об осени в стихотворной форме. Выпендрился. Учительница ахнула и отправила его на городскую олимпиаду, которую он выиграл. Его портрет долго висел на доске почёта, и был снят, когда ему пририсовали усы и рога. Сенененавистники ставили мальчику кляксы в образцовые тетради, пачкали мелом парту, плевали из трубочки слюнявыми промокашечными катышами, подкладывали на сидение кнопки, выливали чернила из авторучки и мутузили на переменах, отрабатывая боксёрский удар. Но Сеня никогда не жаловался. В этом была его воля и сила духа. Сергей хотел с ним дружить, но настоящей мальчишеской дружбы не получалось, потому что Сеня дружил только с бабушкой, которая не играла в футбол и не курила за гаражами. На следующее утро Сеня в школу не пришёл. Он отсутствовал два месяца. Жук скучал: он теперь мучил девчонок, но это было не так интересно, потому что они жаловались. Приходила Лидия Соломоновна, сказала, что у внука обострение астмы. Возможно из-за стресса. Вовке Жукову стало смешно. Сергей подошёл и ударил Жука в лицо. Тот опешил: «Ты чего это? Из-за Кипера? Ах, ты гад!» Завязалась драка. Лупили друг друга сильно и больно. Обоих с разбитыми носами доставили к директору. Жука грозились отчислить из школы. А куда его отчислять – на улицу? Все остались на своих местах. Сеня вернулся, начал учиться и получать заслуженные пятёрки. При нём теперь всегда был баллончик с аэрозолем. Иногда он снимал крышечку и фукал себе в рот. Этот факт Жука очень веселил. Как-то Сеня не нашёл в портфеле баллончика. Вместо него там лежала записка, а в ней корявым почерком написано, куда надо пойти, чтобы этот баллончик найти. И что-то типа карты. Жук поиграть решил в«Остров сокровищ», который и не читал сроду. Сеня протянул Сергею записку. – Пожалуйста, найди лекарство. Без него я могу умереть. Жука в классе не было, прогуливал уроки. Сергей бежал на стройку, что была в двух кварталах от школы. На пятом этаже стоял Жук, ухмыляясь и держа в руках баллончик. – А ты молоток! Клёво вскарабкался. Я думал, Кипер покажет какой он ловкий. – Сволочь, отдай лекарство! Он может умереть! – На! – Жук показал неприличный жест и цыкнул слюной в сторону Сергея. Плевок цели не достиг, лёг в цементную пыль. – Ты – гнида последняя! – Жук побагровел и кинулся в драку. Они катались по полу среди обломков кирпича, досок и кулей с мусором, – грязные и в крови. Оторвавшись от Сергея, Жук швырнул баллончик в окно. Сергей помчался вниз, баллончик с лекарством был разбит. Подбегая к школе, парнишка увидел скорую, которая увозила Сеню с бабушкой. Утром, с сиренево-зелёной припухлостью под глазом, Сергей пошёл в больницу. – Это Жук постарался? – Сергей кивнул. – Извини, Серёга, не дождался я тебя. – Да это я не успел. На стройке лекарство было, а потом оно упало и разбилось. – Жаль, что не я там по стройке лазил... Мне ведь не разрешают. Никогда не разрешали ничего такого... опасного. У меня особая жизнь, не такая как у вас. Меня бабушка очень бережёт. А я её. Мы одни друг у друга. Она умная, говорит, что «самое непростое в жизни – понять, какой мост следует перейти, а какой сжечь». – Хорошо сказала. – Это не она, это Эрих Мария Ремарк, немецкий писатель. Ты, Серёга, читай больше, наполняйся информацией. Чужие жизни многому учат. Легче делать выводы и избегать ошибок. – Тебе что, сто лет? Какие ты выводы сделал? – улыбнулся Сергей. – Вот, например: потерять можно только жизнь, всё остальное поправимо. Или вот: люди всегда отрицают явления, которые не могут объяснить. – Я не замечал... Скажи, а почему ты терпишь этого подлого Жука? – Сеня пожал плечами. – Я ему не нравлюсь потому, что я не такой, как он. Мы думаем по-разному. А ещё у него душа мёртвая, а она должна быть живой, тогда человек будет жить долго. Циолковский считал, что души – это неделимые атомы, блуждающие во Вселенной. Он предполагал, а я ЗНАЮ, что это так. У меня есть тайна. Только тебе скажу. Не проболтаешься? – Серега кивнул. – Мы все уже умирали! – В каком смысле? – вытаращил глаза Сергей. – В прямом. Каждый из нас проживает много жизней: вторую, четвертую, седьмую... Мы все уже умерли, и не раз, но люди ничего не помнят об этом. Я помню. Так устроен мой мозг. Это интересно, но тяжело. В моих жизнях всегда было много горя. Сергей остолбенело сидел перед астматическим Сеней и не верил своим ушам. – Знаешь, даже наука такая существует – ксеноглоссия – доказательство прежних жизней. – Что же ты помнишь? – спросил Сергей, не понимая, как реагировать. – Мне приходят такие ясные картины, – продолжал парнишка. – Я знаю города, где я проживал, как меня звали, я помню моих детей, как я жил и кем я был. Я вижу даже то, что было очень давно, например, чумные еврейские погромы. Была эпидемия, и нас сжигали заживо. Лучше бы не знать об этом. Это очень страшно. Когда я вспоминаю, у меня обостряется астма, и я болею. – Ты помнишь своих детей?! Разыгрываешь? Может, тебе сны такие снятся чуднЫе? – Это не сны! Я как будто книгу листаю, где каждая глава – моя очередная жизнь. У бабушки, например, своя книга жизни, у тебя своя. Но я знаю только мои. – Сергей поёжился. – Твоё дело – верить или не верить. Главное не проболтайся. Обещаешь? – Я ничего никому не расскажу, Сеня! – Так вот, представляешь, – я во всех своих жизнях всегда был евреем! Удивительно. Я не был эфиопом, калмыком, казахом... Я всегда был евреем. И меня всегда убивали. Сеня закрыл глаза. Тонкие руки поверх простыни, на подушке голова с «полубоксом»... – Сейчас ты будешь думать, что я сумасшедший. Я хорошо помню свой дом... Я жил в Саксонии, в Магдебурге, на улице Лейбницштрассе, 7, и шил сапоги. У меня было шестеро очаровательных ребятишек: Эстер, Эмилия, Давид, Соломон, Мойша и Наум. Я был классным сапожником. Вся знать шила у меня обувь, я был богат. Меня убил сосед, ненавидевший евреев. Он пробил мне голову подковой. Я провёл в муках три дня и скончался на руках любимой жены Софии. Шестеро детей остались без отца, – Сергей молчал. – Ещё я помню, как я жил во Франции, и меня звали Иосифом. Я был хорошим ювелиром. Мою мастерскую сожгли, а меня задушили. Это сделал мой знакомый Кристиан. Он часто заходил, чтобы предложить мне распить с ним моего бренди. Он знал, что в моём буфете всегда стоит грушевый кальвадос. У меня было принято угощать им хороших заказчиков. Кристиан привёл бандитов, мою мастерскую стёрли с лица земли, а меня убили. Мне было сорок два. Я помню как жил в Санкт-Петербурге, – продолжал Сеня. Меня звали Моисей. Я был профессором и преподавал физику в университете. О моих работах писала пресса, я имел государственные награды, мне казалось, что я делал важное и нужное дело. Мою жену звали Зоя, а дочь – Мира. Я был счастлив. Меня расстреляли чекисты в тридцать седьмом... Как врага народа. Сеня умолк. Глаза его были закрыты. Он трудно дышал. Сергей боялся пошевелиться. – В подвале, без окон, с толстыми стенами и тяжёлыми дверями стояла длинная серая очередь. Все молчали. Был дикий колючий страх, он не помещался в груди. Я вошёл в помещение, пахнущее карболкой. Передо мной стоял человек в огромном клеёнчатом фартуке. Наверное, он был очень аккуратным и боялся испачкать одежду. Прятался за фартуком. Руки Клеёнчатого всё время двигались, вроде чего-то искали. Потом в меня выстрелили. – Сергей молча сглотнул. – Ты не думай, Серый... Я не сошёл с ума, – продолжал Сеня. – И это не сцены из прочитанных книг. У меня так создан мозг. Он всё помнит, всё время записывает информацию. Но я ещё не закончил... Я расскажу свою последнюю жизнь, самую короткую. Осень. Идёт мелкий дождь. Мне пять лет, меня зовут Давид, я держу свою маму за руку и стою в очереди. Слышны выстрелы. Мама красивая, в клетчатом платье. Помню её блестящие волосы и красные серёжки-ягодки. Мы шли умирать, в яме уже были мёртвые люди, они были свалены там, как вещи. Я был слишком мал – не понимал и не боялся. Люди двигались медленно, по дороге к яме они снимали с себя одежду и обувь. Вот мы уже идём босые. Мама поднимает меня на руки, чтобы согреть. Какая же она хорошая, моя мама – она всегда заботится обо мне. Я обнимаю её за шею. У неё холодные руки и мокрое лицо. Я замёрз, и мне хочется есть. Мама гладит меня по голове и говорит: не бойся, мой Доди, всё будет хорошо. Не бойся! Мы подходим к яме, мама прижимает меня к себе крепко-крепко. Потом мы летим в яму... Падать было мягко. Все пули достались маме и я не умер сразу. Я лежал в яме, и мне было очень тесно, холодно, и там плохо пахло. Я не знал, что так пахнет кровь. Сверху всё время падали люди. Я звал маму, но она молчала. На моём лице лежала чья-то рука, она была огромной и мешала мне плакать. Я не смог выбраться, мёртвых было очень много, а я был слишком мал. Сеня сделал длинную паузу и спросил: – Я вот думаю, почему меня всё время убивали?.. Зашла медсестра с капельницей, попросила Сергея покинуть палату. С Сеней они больше не виделись. Лидия Соломоновна оформила внука в интернат санаторного типа, для постоянного медицинского контроля. С тех пор он жил и учился там. Интернат находился за городом в лесу. Сенина бабушка, нарядившись в лучшее и надев шляпу, садилась в старый, дребезжащий стёклами автобус и тряслась в нём долго, ради того, чтобы увидеть внука, подарить ему свою любовь и накормить куриными котлетами. Через десять лет на встрече выпускников Сени не было. По крупицам собирали сведения об отсутствующих. Оказалось, что Сеня Киперман раздумал строить космические корабли, а с красным дипломом закончил медицинский и работает в институте мозга. Только Сергей знал, почему он сделал такой выбор. Елена Хейфец

Конвертики Люська умела делать удивительные конвертики. И когда одноклассники ломали голову, чего ж дарить друг другу на дни рождения, сбивались с ног в поисках перламутровых непроливашек, электрофонариков с жужалкой, «Аэлиты» или динамовских коньковых лезвий, Люська просто делала эти свои конвертики. Она брала тетрадку с эмблемой Осоавиахима, вырывала из неё линованный вкосую листочек, как-то по своему складывала, добавляла цветную отрезанную от яркого лоскутка ленточку, подгибала края, подвязывала, - и хлоп! В руках у счастливого обладателя оказывалась непохожая ни на что вещица с кусочком тайны внутри. Маленькой такой тайны. Потому, что каждый Люськин конверт скрывал в себе клочок старой оранжевой бумаги с коротким пожеланием, написанным красивым почерком. И они, пожелания, иногда сбывались. Например, в конвертике Насти Чернышевой на оранжевом клочке значилось : «Географию за седьмой класс, - даёшь!». И когда Наська, как и предписывалось карандашным предупрежденим на конверте, вскрыла его после экзамена, - она запрыгала на цыпочках и завизжала на весь класс! Всё сошлось точка в точку, - за экзамен стояла твёрдая пятёрка. Эти свои конвертики с надписанным «вскрыть не раньше» Люська дарила друзьям. А класс был дружный. И школа. Да и уютный город с весёлым названием Конотоп тоже был очень дружным. Поэтому конвертиков было не мало. В общем, когда худенькие быстрые Люськины пальцы складывали очередной дружеский конвертик, обязательно какая-нибудь любопытная личность старалась заглянуть ей через плечо. Ведь интересно! Хочется хоть краешком глаза увидеть, подсмотреть, чего ж она там пишет в этот раз. Но фигушки! Тайна она тайна и есть. И иначе никак. Так Люськин класс учился, учился и выпустился в большой широкий мир. Всю неделю перед выпускным Люська трудилась и раздарила на вечере кучу своих конвертиков. Один достался и Володе Чижову из параллельного. А потом все вместе встречали рассвет. Лето! Июнь! Радость! Вскрыть конвертик Володя должен был только через год. Когда станет полноправным первокурсником. И Володе очень было интересно, чего же стройная милая Люська написала ему своей гибкой рукой. Ужасно хотелось взглянуть, тут же, немедленно! Сразу! Но на конвертике ясно значилось, что год надо подождать.

"Смысл - не в вечном. Смысл - в мгновениях." В.В. Розанов

В Белграде находится могила моего деда - Сергея Васильевича Лаврова.  В 1918 году он эмигрировал из России - не принял того, что тогда в стране творилось. Звал с собой жену с тремя детьми. Но бабушка Елизавета Якимовна уезжать отказалась. А дед после традиционных для многих эмигрантов скитаний оказался в Белграде: там была деятельная русская диаспора. Он сообщил об этом семье, но на этом связь прервалась: в то время опасно было общаться с эмигрантами... В конце 60-х годов я поехал в Югославию представлять фильм «Живые и мёртвые». Каждое утро сотрудники нашего посольства отвозили меня на встречи со зрителями, а вечером привозили обратно в гостиницу. Я поднимался в свой номер, вставал за занавеску и ждал, когда они уедут.  А потом спускался на улицу и уходил в ночной город, искать дедовский след. Задача, как вы понимаете, непростая. У меня были план Белграда и два адреса, с которых дед первое время присылал письма. В обоих местах старики вспомнили: да, такой человек здесь жил, потом уехал, но ничего конкретного - куда уехал, зачем уехал. Чуть ли не в последний день командировки кто-то мне посоветовал обратиться в русскую православную церковь Белграда: здесь все верующие старались держаться вместе.  И в храме Святой Троицы священник рассказал: «Сергей Васильевич Лавров? Он скончался в 1944 году. Я сам лично его и отпевал. Пойдёмте, покажу вам его могилу». Я её сфотографировал, привёз фотографии в Ленинград, показал отцу. Тот был счастлив. Через два года, снова оказавшись в Белграде, я самостоятельно нашёл могилу, положил цветы. Подошла женщина, поздоровалась. Оказалось, что её покойный супруг был художником, дружил с моим дедом и даже нарисовал его портрет. «Я отдала холст священнику, отцу Василию, - для вас», - сказала новая знакомая. Так у нас дома появился портрет деда. Сначала он висел в кабинете моего отца. После его смерти я забрал семейную реликвию себе... Кирилл Лавров. 

ПАПА, я хочу сказать тебе СПАСИБО!: — ЗА ТО, что когда меня привезли из роддома и решили искупать, мама сказала: «Ой, она такая крохотная… я боюсь, что ей что-нибудь поломаю», бабушка с дедушкой сошлись во мнении, что сначала мне надо подрасти, а потом они меня на руки брать будут… и только Ты сказал: «Ясно…, моя дочь — я и купать буду!»; — ЗА ТО, что когда ты работал по 12 часов в сутки на заводе, чтобы получить квартиру, ты находил время, засыпая у моей кровати от усталости, читать мне на ночь сказки; — ЗА ТО, что научил меня не бояться темноты и чудовищ, которые живут в шкафу, и не ленился каждый вечер выключать в комнате свет, а потом залезать вместе со мной в шкаф, под стол, под кровать, за тумбочку и убеждать меня, что там никого нет. — ЗА ТО, что ты все равно брал меня с собой на рыбалку, несмотря на: «Хочу пить», «Хочу есть», «А где тут можно пописать?» и не одну загробленную удочку; — ЗА ТО, что каждый день возил меня в переполненном автобусе в санаторный садик, который находился у черта на куличках и устроить меня (бронхитика) в который во времена перестройки стоило тебе первых седых волос; — ЗА ТО, что по субботам мы ходили в «ЛАЛЕК», где продавались всякие вкусняшки и со словами «Только маме не говори…» ты покупал мне там все, что я только хотела, хотя съесть это все не могла; — ЗА ТО, что когда ты привез мне из Германии шикарную куклу, которых у нас еще и не видели… а когда через месяц она стала лысая (я любила делать стрижки), в зеленке (я играла в больничку), без ноги (ну она где — то потерялась), с дыркой в животе (я хотела посмотреть что там внутри поет) и без глаза (пыталась расшифровать систему закрывания) достойно возразил маме: «Да ладно тебе, Ребенок нормально развивается!»; — ЗА ТО, что без единого слова упрека неоднократно городил в деревне соседу трухлявый забор… (ну не могла я никак с ним разминуться когда училась кататься на велосипеде); — ЗА ТО, что косинусы и котангенсы вместе с алгоритмами и трехчленами спокойно и методично часами раскладывались мне по — полочкам… до полного проникновения в глубины моего мегамозга (ну не доходила до меня математика, ну что сделаешь?); — ЗА ТО, что подарил мне на день рождения гитару, потому, что так тогда было модно, хотя знал, что я закину ее через месяц; — За ТО, что когда у меня появился первый парень… ты не ложился спать, пока я не явлюсь домой, а когда я приходила позже установленного времени никогда на меня не орал, хотя предупреждал, что это — в последний раз; — ЗА ТО, что когда мама сказала: «Купим тебе компьютер, если только поступишь в университет», ты зашел ко мне в комнату и подмигнув сказал: » Я тебе его куплю, даже если ты не поступишь в три университета, не расстраивайся»; — ЗА ТО, что никогда не сюсюкал со мной, а с самого детства разговаривал как со взрослым самостоятельным человеком; — ЗА ТО, что всегда держал данные тобою обещания и я знала, что даже если случиться третья мировая война… в цирк мы все равно пойдем; — ЗА ТО, что когда я уезжала учиться в другой город, ТЫ мне сказал: «Доча, чтобы не случилось, помни, что у тебя есть дом, куда ты всегда можешь вернуться и где, что бы ни случилось, тебя поймут»; — ЗА ТО, что не смотря на то, что я занимаю должность заместителя директора крупного холдинга, имею 2 высших образования, руковожу рядом сложнейших процессов в нашей компании… для тебя на всю жизнь я останусь маленькой девочкой… потому, что временами по утрам у меня звонит мобильный телефон и я слышу в нем твой прокуренный голос, который говорит мне: «У вас там передавали заморозки, поэтому не забудь надеть шапку и горло замотать, ведь ты ж у меня бронхитик…». Да, САМЫЕ ЛУЧШИЕ В МИРЕ ЛЮДИ — это ТЕ, КТО ПО НАСТОЯЩЕМУ ЛЮБИТ НАС! Для меня это мой ПАПА… К сожалению. в нашей сумасшедшей деловой и неугомонной жизни, мы так редко вспоминаем, что говорить СПАСИБО и другие искренние, теплые и приятные слова надо прежде всего не чужим людям (чтоб, не дай Бог, не показаться невежливыми или невоспитанными, не утратить налаженные деловые отношения, не потерять какие-то связи… и т. д.), а самым близким и родным: тем, которые каждый день разными поступками делают нашу жизнь лучше и всегда заботятся о нас… а мы воспринимаем это как само собой разумеющееся, а иногда — как должное… СПАСИБО ТЕБЕ ОГРОМНОЕ, ДОРОГОЙ МОЙ ПАПКА, Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ! И первое, что я сделаю завтра утром… позвоню ТЕБЕ и скажу об этом! А еще скажу, что Ты у меня САМЫЙ ДОБРЫЙ, САМЫЙ УМНЫЙ, САМЫЙ ЗАБОТЛИВЫЙ и САМЫЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК на свете! И пусть у тебя целый день будет хорошее настроение! Подпись: Папина дочка

"Дед" Алешу Гранкина на фронт в 1943 году провожала мать, пятилетняя сестренка Маня и дед Федор восьмидесяти пяти лет от роду. Мать, Дарья Михайловна, плакала, судорожно вцепившись в сына. Она все никак не могла отпустить его от себя. На этом вокзале за последние два года она уже была дважды. Сначала ушел муж, потом старший сын Борис, а теперь и в третий раз провожает. На днях Алеше повестка пришла. - Господи, - плакала Дарья, - еще одного мужика провожаю. Что же это творится-то? На вокзале все кричали, плакали, и в этой суматохе поначалу никто не заметил исчезновения деда Федора. Только когда ушел поезд и провожавшие медленно побрели с вокзала, Маня, девчушка лет пяти, вдруг воскликнула: - Мамка, а где дедушка-то наш? Куда подевался? Дарья завертела головой во все стороны. И впрямь, нет ее свекра. Где же он? Вот только рядом стоял. Куда пропал? - Дарья, ты чего? - соседка баба Клава заметила, как заволновалась Дарья. - Чего потеряла? - Не чего, а кого, - по-прежнему вертела головой Дарья.- Ты свекра моего не видела? - Да здесь он был, Алешку обнял, потом отвел его в сторону, что-то наказывал ему, я видела, - пожала плечами баба Клава. - Это я тоже видела, - произнесла растерянно Дарья, - а потом что было? Рядом с Дарьей уже собралась толпа односельчан. Люди взволнованно переговаривались между собой, строили предположения. И вдруг Маня восторженно крикнула: - Мамка, а может он с Алешкой уехал на войну немцем убивать? При этом детском возгласе толпа людей резко замолчала. - Ты что плетешь-то? - опомнилась мать. - С чего это ты взяла? Не мели, чего попало, - и дала дочери подзатыльник. Маня захныкала. - Подожди, Дарья, - осадил женщину конюх Иван Моргунов, тоже провожавший сына, - а может и вправду Федор того...? - Господи, - прошептала Дарья, - это что же творится такое? Как мальчишка...на фронт уехал? Тайком? Господи, как мальчишка... Федор Иванович Гранкин, на самом деле, тайком пробрался в военный вагон, воспользовавшись суматохой. Удивительно, что по дороге на вокзал никто из односельчан не заметил у старика за спиной добротного мешка, в который Федор Иванович сложил необходимые вещи: смену белья. запасные портянки, махорку, ложку, кружку. Много лет назад, в 1914 году он уже собирал такой мешок. Было ему тогда уже 56 лет. А первый раз Федор воевал в Крымскую войну. Девятнадцатилетнего парня впервые призвали в 1877 году. На пересыльном пункте Федор Иванович осторожно подошел к толпе солдат, в которой увидел и своего внука Алексея. -Дед? - Алексей в изумлении уставился на Федора Ивановича. - Ты чего здесь делаешь? Дед молчал, не зная, что сказать. Только стоял, усмехался в бороду и разводил руками. -Вот, Алешка, решил я вместе с тобой... Домой не вернусь, будем вместе теперь немчуру бить -Ты что? Сбежал что ли? - Алексей все никак не мог поверить, что его дед тут, рядом с ним. Он посмотрел на стоявших рядом парней, как бы ища поддержки у них. Но они тоже выглядели растерянными. К солдатам подошел командир батальона. -Что случилось? Почему стоите здесь? Получайте обмундирование! - Он заметил Федора: -А вы, провожаете кого? Федор замялся: -Нет, я воевать с внуком...Домой не вернусь! - Сколько вам лет? - командир батальона хмуро смотрел на старика-добровольца. - Восемьдесят пять, - вздохнул Федор Иванович. - Это что шутка, старик? Так не время сейчас шутить, - командир батальона покачал головой. - Я прикажу вас отправить домой, сейчас же! Старик покачал головой. - Не нужно, командир. Я все равно сбегу. Лучше зачисли меня в отряд как добровольца. Я уже две войны прошел. Стреляю отлично. Георгиевский крест имею. Награды еще с Турецкой...Так, что прошу зачислить меня снайпером. Никаких поблажек не прошу, буду воевать со всеми на равных. ...Федор Иванович Гранкин прошел войну снайпером. С одного выстрела укладывал немцев. У него была своя тактика. Он очень обстоятельно выбирал место, как будто что-то высчитывал, ложился и ждал. Долго мог ждать, часами лежал без движения, но попадал всегда без промаха с одного выстрела. В отряде солдаты уважительно звали Федора Дедом. В 1945 году он с внуком Алешей ехал домой в теплушке. Уставившись в окно, как-то произнес: "Ну, вот и все, Алешка. Живы с тобой остались и Победу везем домой. Дай Бог, чтобы последняя война эта была. Наверно, следующую бы я не выдюжил уже. -Ты-то, дед, не выдюжил? - Алексей рассмеялся.- Что-то сомневаюсь я уже в этом.

Эта 20-летняя красивая девушка - студентка престижного московского вуза ГИТИС, актёрский факультет. Коренная москвичка, родилась и выросла на Малой Никитской улице, мама и родная тетя замечательные актрисы известных московских театров. В августе 1942 вслед за мужем Наташа Качуевская отправляется на фронт медсестрой. Если и было в то время самое страшное место на земле – то это был точно Сталинградский фронт, куда она и попала… 20 ноября 42 года. Контрнаступление наших войск. Линяя фронта прорвана – батальон уходит в прорыв, в блиндаже с ранеными неспособными самостоятельно передвигаться остается Наташа. 20 человек, которых она совсем недавно сама вынесла из огня, остались дожидаться транспорта для эвакуации. Но вместо помощи в тылу появляется группа немецких солдат под командованием офицера. Они идут прямо на блиндаж. Наташа мгновенно принимает решение - подсумок с гранатами, автомат на плечо и бегом по траншее. Неожиданный огонь сбоку останавливает гитлеровцев, но ненадолго. Слишком неравны силы. Раненые вслушиваются к звукам скоротечного боя. Вот и замолчал автомат Наташи. Убита или кончились патроны? Глухой взрыв гранаты. И почти сразу же дружное "Ура!" вдалеке. Через пять минут в дверях рослая фигура нашего солдата: - Живы, курилки? На плащпалатке пропитанной кровью вносят Наташу. Она чудом еще жива и даже в сознании. Когда патроны закончились, Наташа выдернула чеку из гранаты и крепко сжала ее. После того как немцы подошли почти вплотную и потребовали поднять руки, она просто разжала ладонь и граната выкатилась прямо им под ноги. О чем она думала в те три долгие секунды до взрыва? О муже, от которого не было весточки уже полгода, или о маме, что останется совсем одна? Последняя запись из ее записной книжки: "Я вот что думаю. Каждый человек для чего-то на свет родился. Один, чтобы всю жизнь полезное дело творить, другой, чтобы только один раз встать во весь рост и крикнуть:"Вперед!" Это ничего, что он мало прожил. Важно,что он сделал. Важно, что в общую книгу людскую ляжет пусть даже одна его безымянная запятая. Надеюсь, я смогу поставить свою запятую…" Наташа умерла, так и не доехав до медсанбата. Ее муж лейтенант Павел Качуевский, командир партизанского отряда, как потом выяснится, погиб еще раньше своей любимой – в июле 1942 года. Если есть тот свет, надеюсь, что они там встретились – 23-летний лейтенант и его красавица-жена.

Нина Соколова спасла десятки тысяч жизней в блокадном Ленинграде и вошла в историю страны как первая женщина-водолаз. Хрупкая девушка из многодетной семьи сама выбрала профессию инженера и закончила вуз. Но чтобы стать первой женщиной-водолазом, пришлось получать разрешение лично Михаила Калинина. В 1942 году Соколова предложила проложить «Артерию жизни», секретный бензопровод на дне Ладожского озера. Прокладкой бензопровода Соколова руководила лично и сама не раз спускалась на дно озера. За 43 дня было проложено 35 километров трубопровода. Немцы так и не узнали о нем, хотя работы шли буквально у них на глазах. Риск оправдался — магистраль позволила поставить в осажденный город около 50 тысяч тонн бензина. За это время Соколова была дважды ранена. Но именно ее детище ускорило прорыв блокады.