Образование

🔥Бомбезно💣 Как круто 😍

Их было три сестры (П а м я т и моей свекрови - Зинаиды Александровны Плотниковой) Их было три сестры, Клавдия, Полина и Зинаида. Они родилась в небольшом рабочем поселке на Урале. Отец девушек, Плотников Александр Павлович, воевал на фронтах первой Мировой, был контужен, травлен газами. Домой вернулся белобилетником. Семья жила бедно. Одной из сестер, Зинаиде Александровне, сейчас исполнилось 84 года. Она имеет очень хорошую память, о прошлом может рассказывать бесконечно. За ее плечами - целая жизнь. Жизнь, такая же, как у всех ее сверстниц – детство, война, ремесленное училище, работа на заводе в военные годы - сначала по 8, а затем и по 12 часов у токарного станка. Ее воспоминания о войне бесценны. Я попытаюсь передать ее рассказ на бумаге. Начало войны Начало войны. Зина хорошо запомнила этот день. В 1941 году она окончила школу - семилетку. 21 июня в школе был выпускной вечер. В этот же день было открытие клубного сада, играл духовой оркестр... Клава и Полина, старшие сестры, ушли в клуб, а Зинаида с матерью отправились на выпускной вечер. Был теплый летний день. Праздник у Зины закончился в 2 часа ночи, а в 4 часа утра пришла Клавдия, она принесла весть о начале войны. Клава с матерью шептались об этом на кухне, Зина слышала эти слова уже в полудреме. До сих пор она гадает, откуда старшая сестра узнала о войне, ведь по московскому времени было только 2 часа ночи. Рано утром все население поселка собралось у заводской проходной. Начался стихийный митинг. В этот же день по поселку начали разносить повестки военнообязанным. Призвали на фронт и мастера, который ремонтировал печь в доме Зины. Так и не закончил он свое дело. Но мастер научил Зинаиду, как затирать печку, как продолжить работу, и девушка успешно справилась с ремонтом печки – кормилицы. Клавдия Старшая сестра, Клавдия, еще в 40-м году поступила на завод. Она трудилась сначала намотчицей, затем токарем, из чугунных болванок вытачивала корпуса для снарядов. Перед войной в клубном саду была оборудована «газовая камера», где проводились учения с противогазами. Мальчишки и девчонки старших классов должны были просиживать в камере по 30 минут. Однажды случилось так, что Клаве пришлось провести в камере несколько часов. После этого у девушки начались приступы удушья. Во время войны заводские помещения не отапливались. В цехе, где работала Клавдия, были печи – сушилки. В перерыв, когда печи отключались, девушки забрались туда погреться, да там и задремали, сказалась многодневная усталость. Уснувшие девушки промерзли насквозь. Одна из девушек умерла. Состояние Клавдии еще более ухудшилось, у нее началась астма. И Клаву перевели в контролеры по состоянию здоровья. Там девушка и работала до конца войны. Полина Средняя сестра Полина в начале войны училась в медицинском училище, затем перевелась поближе к дому и поступила в ремесленное училище, где обучалась работе на токарных станках. В 1942 году она вытачивала пробки для снарядов. В конце 1942 года, в один из зимних дней, утром в доме не прозвенел будильник. Поля опоздала на работу на 15 минут. Девушке пришлось отвечать за опоздание. Ее судили в городе Кушва, что находится в 15 километрах от рабочего поселка. В суд Зина и Поля отправились вместе. В сторону Кушвы их подобрала попутка. Суд был недолгим. Зина встала на колени перед судьей, просила пощадить сестру. Судья ответил ей, что не может этого сделать, ведь у него – семья, дети... Но все-таки Полину не посадили, ей присудили выплачивать государству 25% от заработной платы в течение года. По тем временам - это был мягкий приговор. Домой девушки возвращались пешком, голодные и промерзшие, радуясь «мягкому» приговору. Зинаида В июле 1941 года Зинаиду послали на покос. А осенью девушек направили на уборку в совхоз, они пробыли там 2 месяца, пока не выпал снег. Ботинок у Зины не было, ее старенькие туфли совсем развалились, подошвы у туфель отлетели, и она привязала подметки проволокой. Обувь все равно промокала, а работать приходилось уже по снегу. Когда девчонкам стало совсем невмоготу без теплой одежды, они сбежали с работы и пешком добрались до поселка. Дома мать пряла шерсть, вязала носки, варежки для фронта, шали для медсестер и для обслуживающего персонала госпиталя. Зина тоже стала помогать матери. Так они прожили до 42 года. Выручала корова. На себе возили сено, дрова. В октябре 1941 года к ним, на 15 кв.м, подселили квартирантов. Это были эвакуированные из Ленинграда. Их эшелон разбомбили, у одной из женщин потерялись дети. Позже она нашла их в Ташкенте, и уехала к ним. В 1942 году Зинаида поступила в Ремесленное училище № 13. Сразу же после оформления в училище, девушкам дали отрез ткани для форменных юбок из прорезиненного материала черного цвета, выдали куртки из этой же ткани. Хлеб ученикам ремесленного училища давали наравне с взрослыми – 700 граммов. Это была большая поддержка для семьи. Питались ребята в столовой 3 раза в сутки. Столовая находилась в здании бывшего телеграфа. Кормили капустными щами, супами из щавеля, 2-3 кусочка картофеля плавало в железных тарелках. Поили «деревянным молоком» - это молоко посылалось Советскому Союзу, как американская помощь. По утрам ребятам давали отвар хвои, так как у многих учеников началась цинга. В поселок были высланы девушки из Воронежа, они учились в одной группе с Зиной. После освобождения города от фашистов девушки решили сбежать из училища и вернуться к себе на родину. Они обратились к Зине за помощью. Зина отговаривала девушек от побега, убеждала, что город разрушен немцами, их там никто не ждет. А через день Зину вызвал директор училища и спросил ее, почему она помогала беглянкам? Зинаида промолчала. В это время у семьи пропали продовольственные карточки на хлеб, они сами голодали, и Зина при всем желании не смогла бы поддержать девушек. Директор отчитал ее, а потом увидел ее рваную обувь, обмотанную бечевкой, и отправил девушку в мастерскую, где шили обувь ученикам ремесленного училища. Зине сшили ботинки из брезента, подошва которых была сделана из толстых камер. В этой брезентовой обуви Зина проходила до 44 года. Целый месяц вся семья жила без хлеба. Зина приносила свою пайку хлеба из училища, ее делили на четверых... Суп в семье варили, из чего придется – в похлебку клали польскую морковь, остатки картошки, щавель. Когда в ремесленном училище узнали про пропажу карточек, девушке старались помочь, чем могли. После обеда со стола для резки хлеба сметались все хлебные крошки, собирались все косточки от компота, которым поили летчиков, посланных в поселок для поправки здоровья. В это же время Зина подбирала зерно на полях. Оно было убрано в суслоны, но не вывезено с полей. Зерно жителям собирать не разрешали, его охраняли дежурные объездчики на конях. Не разрешалось подбирать с полей даже гнилую картошку. Зинаида ходила в поле с собакой. Собака искала мышей, разрывала мышиные норы, в которых мышки запасали зерно на зиму. Вот это зерно из мышиных норок и собирала Зина, пряча его в мешочек под телогрейку. Дома зерно промывали, просушивали, потом прокручивали на ручной мельнице. Из этой «мышиной» муки мать пекла лепешки. Картошки в тот год тоже не было, год был дождливый, и она вся вымокла и сгнила. За каждый картофельный куст, за каждый кочан капусты, за выдернутую морковку, которая сгнивала в земле глубокой осенью, давали пять лет тюрьмы. Зина помнит, как во время уборки одна из девушек сорвала кочан капусты, которую по дороге домой девушки поделили между собой. Кто-то из подруг и донес на нее. Девушке дали 5 лет тюрьмы, домой она уже не вернулась, так и сгинула неизвестно где... Уже с половины 42 года Зину и ее подруг поставили к токарному станку. Они вытачивали болты, гайки, «крылышки» (стабилизаторы мин). Это была трудная для подростков работа. Пока ребята учились в ремесленном училище, они стояли у станков по 8 часов, без выходных и праздничных дней, после окончания училища их смена увеличилась до 12 часов в день. Техника безопасности не соблюдалась. Однажды Зине в глаз попала горячая стружка. В больнице стружку вынули, но на глазу стало образовываться бельмо. Вылечила Зину бабушка Чудиниха. Она случайно увидела девушку, заподозрила неладное, и позвала ее к себе на двор. Бабушка вынесла горсточку нюхательного табака и с ладони сдунула его в глаз Зинаиде. Было очень больно, но табак разъел бельмо на глазу. В 1944 году Зинаида окончила ремесленное училище. Ее направили в цех № 15 – ремонтно–механический, и определили на токарный станок. Девушки делали детали для ремонта оборудования всех цехов. Они вытачивали болты, гайки различных размеров, весь крепеж, вытачивали чугунные валики, масленки Штауфера для военного оборудования от №2 до № 6. Зина и директор завода Зинаида часто вспоминает один случай, который произошел в конце 1943 года. Девушка стояла у станка на высокой деревянной решетке, сделанной по «спецзаказу». На ногах у нее – дырявая обувь, обмотанная проволокой. Цеха не отапливались, ноги примерзали к такой обуви. Директором завода в ту пору был старый еврей, фамилию которого бабушка уже не помнит. Он не созывал оперативок к себе в кабинет. Каждое утро он обходил заводские цеха. Начальник цеха встречал директора у ворот цеха и сопровождал его при обходе цеховой территории. Директор подошел к станку девушки, посмотрел на дырявую Зинину обувь, и грозно спросил у начальника цеха, указывая на Зину: «Это сё такое?!!». Букву «Ч» он не выговаривал... Что еще сказал директор начальнику цеха, девушка не расслышала за гулом станка, она видела только, что директор очень сердит. В этот день девушку отпустили пораньше. Начальник цеха отправил ее на склад, где ей выдали фуфайку, валенки 40 размера, подшитые в 2 слоя (у нее был 33), одежду и белье. Бабушка Наталья полученным добром распорядилась по-хозяйски. Один слой у подошвы подшитых валенок она спорола, наполовину обрезала их верхнюю часть. Из получившихся обрезков войлока выкроили новые подошвы для починки обуви остальным членам семьи – Полине, Клавдии и матери. Для того, чтобы валенки для Зины стали поменьше, их опустили в большой чугунок с кипящей водой. В конце 44 года Зина научилась точить украшения к железным койкам – фигурные шарики. В одном из цехов делались койки, которые затем отправлялись в золоторудный поселок Ис, за них расплачивались золотом. Золото директор завода менял на американские продукты (тушенку, «деревянное» молоко) и одежду для рабочих. За это он и пострадал, директор был арестован и осужден пожизненно. Дважды рабочие ходатайствовали о его помиловании, писали письма во все инстанции, может быть, даже товарищу Сталину. Срок убавили до 5 лет. Позже директора освободили, но прожил он после этого недолго. Чудо - лекарство В марте 1945 года, в ночную смену, Зине принесли якорь с подъемного крана из литейного цеха. Надо было очень точно обточить коллектор. Станок нельзя было запускать с большой скоростью, нужна была максимальная точность. Зина справилась с задачей к 6 часам утра. От станка она в ту ночь не отходила ни на минуту. Пока девушка работала в неотапливаемом цехе, ноги ее сильно замерзли. Утром она не смогла снять сапоги, поскольку ноги примерзли к портянкам, а портянки – к сапогам. На следующий день Зина слегла, у нее отнялись ноги. Ее положили в больницу и очень долго лечили, но улучшений не было, ходить она не могла Однажды к Зинаиде домой зашли двое мужчин – коновалов. Они попросили девушку напиться. Зина ответила, что ковшик на кухне, там же и бадейка с водой. Мужчины спросили, а почему она сама не подаст им воды? Девушка сказала, что она совсем не может ходить. Мужички попросили осмотреть ее ноги. Потом они предложили ей сделать лекарство и попросили за него 25 рублей. На эти деньги можно было купить 14 буханок хлеба, а в буханке в ту пору было 2 кг. Лекарство мужички принесли через 2 дня. Оно было в обыкновенной четвертинке из-под водки, по цвету напоминало яичный желток. Из чего было изготовлено это чудодейственное средство, Зинаида так никогда и не узнала. Но оно помогло девушке, она встала на ноги. Это лекарственное средство помогло и старшей сестре, Клавдии, когда она уронила себе на ноги заготовку для снаряда, и ее ноги все почернели. В один из дней склянка с чудодейственным лекарством неожиданно взорвалась на мелке осколки. Победа! 9 мая, в 6 часов утра, Зинаида с матерью услышали по радио радостную весть о Победе советских войск над Германией. Этот день ждали так долго, что в первый момент Зина не поверила сообщению. Старшие сестры, Клавдия и Полина, были в ночную смену, они узнали о Победе еще раньше, весть о радостном событии передавалась по радио каждый час. Зинаида отправилась в 7 часов утра на работу, как обычно. По дороге она встретилась со своими подружками, они обнимались, плакали и шли дальше – к заводской проходной, к родному заводу, который был их домом и защитой все военные годы. Девушки прошли в свои цеха, но в них было пусто – все рабочие собрались на митинг в 31 цехе. Это был закрытый цех, в котором в военные годы изготавливались снаряды. Митинг был коротким. Радость людей была огромна. Кто-то рыдал, кто-то пускался в пляс, люди пели и плакали, плакали и пели... Откуда-то взялись две скрипки, аккордеон, потом появились гармошки. В разных углах цеха играли разные мелодии – грустные и веселые, где-то звучали военные марши. Это был первый выходной день за всю войну, люди не работали. Потом праздник покатился по поселку, этот радостный день ждали так долго... С утра шел мелкий дождик, но его никто не замечал... К обеду погода прояснилась. Но все люди, которые позже вспоминали этот день, запомнили его ясным и солнечным. Дождя никто не заметил, настолько велика была радость Победы. А впереди была – целая жизнь! Наталья Минчакова

Ежегодно, 5 мая, празднуется День Европы. Этот день отмечается с 1964 г. по решению Комитета министров Совета Европы и приурочен к годовщине учреждения Совета Европы в 1949 году.

Жили они рядом, можно сказать,что дружили. Одна рядовно ходила в церковь,знала все значимые и незначимые церковные праздники. Звали ее Мария Степановна. Она постилась, молилась и упрекала других, что плохо почитают Господа. Другая любила жить так,как ей нравится, не очень - то волнуясь о церковной жизни и ее правилах. Звали ее Нина Сергеевна. Наступил Великий день - Пасха. Первая постилась уже месяц и с радостью красила пасхальные яйца. Соблюдала дни,когда нельзя стирать и убираться в доме. Другая бегала на работу, ей некогда было соблюдать нормы церковные, да и зачем, спрашивала она себя. В Великий день пошла Мария Степановна в церковь.Помолилась,покрестилась. Выходя из церкви споткнулась и упала прямо на ступеньках. Заорала, покраснела и начала ругать нецензурно всех, кто ей попался на пути.... долго не могла успокоиться, жалея себя. Нищие, протягивая руку, просили о помощи, да куда там.... Главное - все правила выполнены и прошка дана. Нина Сергеевна, человек тонкой душевности, не любила толкаться в церкви в такие важные дни. Усталая, брела с работы. Зашла в магазин, а там одна старушка трясущимися руками считала мелочь, чтобы расплатиться за хлеб и немного сала. Но ей не хватало только чуть - чуть. Нина Сергеевна не задумываясь расплатилась за старушку. Взяв ее под руку, попросила разрешения проводить до дому. Шли они медленно, разговаривая о житейских проблемах. Старушка пригласила ее домой. Там, в темной квартире было тихо, было страшно.... Убогие занавесочки были пыльными, стекла мутные, как взгляд самой старушки. Не смогла Нина Сергеевна просто уйти. Закрутила рукава и пошла - поехала по квартире,как пылесос.. Все вымыла, вытерла, сготовила легкий суп бабулечке. Поцеловала на прощанье, оставив свой телефон. Вот и свечерело, звон колоколов известил, что все, уже пора на покой... Пришла домой счастливая, усталая и такая довольная от доброты, которая мурлыкала в ее сердце. Так скажите, пожалуйста, разве важнее быть на виду в церковной жизни или быть просто человеком, сделавшим доброе дело. Помолиться Господу можно и тихо.. дома, Так и поговорить с ним можно долго, можно и порадоваться и поплакать наедине с ним..... И будет на душе мир и покой.... С Пасхой Вас,добрые люди....! автор Г.Кенанова

Однажды мой отец высказал пронзительную и страшную мысль: "В главном параде в честь Дня Победы 24 июня 1945 года участвовало десять тысяч солдат и офицеров армий и фронтов. Прохождение парадных "коробок" войск продолжалось тридцать минут. И знаешь, о чем я подумал? За четыре года войны потери нашей армии составили почти девять миллионов убитых. И каждый из них, отдавших Победе самое драгоценное - жизнь! - достоин того, чтобы пройти в том парадном строю по Красной площади. Так вот, если всех погибших поставить в парадный строй, то эти "коробки" шли бы через Красную площадь девятнадцать суток…" И я вдруг, как наяву, представил этот парад. Парадные "коробки" двадцать на десять. Сто двадцать шагов в минуту. В обмотках и сапогах, шинелях, "комбезах" и телогрейках, в пилотках, ушанках, "буденовках", касках, бескозырках, фуражках. И девятнадцать дней и ночей через Красную площадь шел бы этот непрерывный поток павших батальонов, полков, дивизий. Парад героев, парад победителей. Задумайтесь! Девятнадцать дней!.. В. Шурыгин

Мой запоздалый супруг.. Первый раз замуж в 55.. Прошло уже пять лет, как мы сыграли свадьбу.. Мне сейчас 60 лет, а мужу – 65.. Ничего странного, что я вышла замуж в 55 лет.. В наше время всякое бывает.. Удивительно то, что это – мой первый брак и первый брак моего мужа.. И замуж, представьте себе, я не собиралась выходить ни-ког-да! Еще в молодости, когда мне не было и двадцати, меня бросил парень, которого я очень любила.. Его звали Слава. Бросил на пятом месяце беременности.. Сначала, Господи прости, я хотела свести счеты с жизнью, но потом взяла себя в руки и поклялась, что никогда не выйду замуж.. Я не хотела, чтобы рядом со мной был очередной подлец, который сбежит при всяком удобном случае.. И я сдержала слово.. Выросла и вышла замуж моя дочь, появились внуки, а я, как упертый осел, волочила одинокую жизнь.. И сказал бы, что мужчины не сватались.. Еще сколько! Но характер у меня упрямый: уж если что задумаю – обязательно выполню.. Но жизнь одинокой женщины слепила из меня лишенную женской привлекательности, грубоватую бабу.. Однако судьба – непредсказуемая «дамочка».. И я хочу рассказать о том, как все-таки одному человеку удалось «затянуть» меня под венец… Когда я ушла на пенсию, то, как и все пенсионеры, решила заняться грядками.. От родителей мне остался небольшой дачный домик с участком земли.. Добиралась я на электричке. Ехать надо было чуть больше часа, поэтому я брала журнал с кроссвордами – и время пролетало быстро.. Однажды, на одной из остановок, ко мне подсели мужчина и женщина (видно, что семейная пара) и маленький росточком пожилой мужчинка.. Сначала все молчали.. Потом я услышала тихий голос своей соседки.. – Слава, ну, давай заедем к детям, поможем – робко просила женщина. – Ты же отец… Но тут стук поезда заглушил громовой голос ее мужа. – Ты что, дура, хочешь, чтобы я на коленях ползал перед этими дебилами? Дальше пошел такой отборный мат в адрес жены и детей, что я невольно глянула на своих соседей.. Мои глаза остановились на озлобленном лице крикуна – и я обомлела.. Это был Слава! Тот самый Слава, который много лет назад бросил меня беременную! Он совсем не изменился, только черты лица скукожились от возраста и злобы.. Он был таким же огромным, как и в молодости.. Слава, конечно же, меня не узнал, но, поймав мой взгляд, истерично выкрикнул: – А ты чего уставилась! Отверни зенки, а то в глаз заеду! Я окаменела.. Руки ноги не слушались: то ли от неожиданности, то ли от страха.. И тут случилось нечто удивительное.. Маленький пожилой мужчина, который сидел напротив, решительно встал между мной и Славой, и твердым уверенным голосом произнес: – Если ты не перестанешь оскорблять женщин, будешь иметь дело со мной. Мужчина, который так говорит с женщинами, для меня – дерьмо.. Я тебя в бараний рог согну! У меня сердце ушло в пятки! Какой «бараний рог»?! Да Слава его пальцем раздавит! Я уже настроилась отбивать своего заступника, как вдруг Слава осел, втянул плечи в себя, и что-то невнятно пробурчал.. И тогда я поняла, что этот «герой-крикун» только перед женщинами может силу показывать.. А перед настоящим смелым мужиком сразу пасует.. И это из-за него… (слов нет!) я всю жизнь себе исковеркала?! Слезы навернулись на глаза.. Как-то все быстро произошло, как в кино, где тридцать лет за минуту пронеслось.. Слава с женой вышли через две остановки, и я заплакала.. На душе было пусто и противно.. – Даже слезы не испортят ваше милое лицо, – на меня с улыбкой смотрел мой заступник.. Теперь он не казался мне «мужичком с ноготок».. Передо мной сидел мужественный и смелый человек. Звали его Федор Борисович, военный в отставке.. Так я познакомилась со своим будущим «запоздалым» супругом.. И вдруг поняла, что впервые за долгие-долгие годы хочу выйти замуж, хочу чувствовать себя любимой женщиной.. Так и произошло.. Мы с Федором очень счастливы.. Все-таки жизнь мудро все расставляет по своим местам.. И неважно, в каком ты возрасте.. Потому что даже осень жизни может наполниться любовью и счастьем.. Из сети

Придумал какую-то любовь! - Дед, а дед! Ты вставать будешь или нет? – поза и интонации у бабы Кати, как у сержанта-сверхсрочника. Кто духом послабей, и дрогнул бы. А дед бровью не повёл, пристально разглядывая заупрямившийся ремешок от часов: какого-то рожна сегодня вредничал, никак не попадая в свои скрепочки. Насупонив ремешок на запястье, дед поворочался и сел в кровати поосновательней. Сетка ее провисла почти до пола. Насобирав из «джентльменского набора» 4 таблетки, баба Катя бережно несет их в одной ладони. А в другой рук - стакан с водой. - Да я же сёдни пил, - вяло начинает дед, но старушка обрывает: - Каво ты врёшь. Пил он! Я уж курей накормила и печку подтопила, а ты ишо и вставать не думал. Пей, давай. Смотрю, смотрю, не косись, – подталкивает его под отечную колотушку руки, заставляя засыпать таблетки в рот. Проглядит – и в иранку сбросить может. Глаза у него стали чудные: то вроде без проблеска жизни, безучастные. А то вдруг заиграют какой-то детской хитринкой. В этот момент он потихоньку шкодит: прячет таблетки, считая, что его уже перекормили всякой химией. Разум тоже играет в прятки. То он есть, и дед обсуждает новости из телевизора и радио, вспоминает родню до пятого колена. То вдруг какой-то сквозняк по мозгам, который выдул последние двадцать лет, и он с утра засобирается на работу, с которой распрощался давным-давно, убеждая супругу, что опоздал к началу службы. Дед честно запивает таблетки, ворча: - Сколько их можно пить. Ничо ж не болит. - Потому и не болит, что пьёшь! Вставай, умывайся да чайвать будем. Подав руку, подтягивает тучного супруга своего к центру кровати. Тот, зевая и почесываясь, потихоньку вываливается из объятий своей старинной кровати, как из люльки и, нахлобучив тапки на отечные тоже ноги, по-медвежьи переваливаясь, плывет в другой край избы - к рукомойнику. Баба Катя терпеливо ждет за уже накрытым столом. Под полотенцем паруют стопкой блины, исходят паром две чашки – большая – дедова, поменьше – бабкина. - Хошь доктора в телевизоре и ворчат, что вредно, но как вот поись-то, без блинов, без сала, - продолжает спорить с невидимыми профессорами баба Катя. – Врут всё! А штоб мы поскорей с голоду помёрли. И пенсию платить не надо. А я не поем, так и заснуть не смогу. При подходе деда к столу успевает и стул поудобней поставить, и тарелку из-под широкого локтя убрать и торжественно открыть румяную горку. - Когда уж успела блинов-то напечь? - совсем по-детски удивляется дед, протягивая руку к самому горяченькому, сверху. - Дак не все ж лежебоки, койку мнут! - парирует бабка, пододвигая ему ближе вазочку со сметаной. Утренние посиделки с разговорами затянулись на добрых полчаса, пока дед не начинает ёрзать в поисках опоры для руки. - Пристал? Но, щас помогу, - поднимается со своего табурета бабка и опять подаёт ему руку. Взявшись за ее маленький кулачок, тоже, к слову, отёчный, дед начинает подыматься. С третьей, а то и с пятой попытки ему это удаётся и он потихоньку пускается в обратный путь. - Погоди! – опять по-сержантски останавливает бабка. - А гимнастика? Ты вчера еще сулился, что будешь шевелиться. Разве ж ты не понимаешь, што я тебя не смогу поднять, если ты совсем сляжешь? Давай-давай, занимайся, - на всякий случай добавила голосу, и обогнав деда по пути в комнату, встала наперерез. - От же ты зуууда! – машет головой дед. Прислонившись к косяку двери спиной, стал маршировать на месте. Так, вероятно, ему казалось. На самом деле ноги, обутые в растоптанные чуни, походили на ленивых цирковых медведей, которые не хотели шевелиться и подымались на дыбы только под резкий окрик дрессировщика. Суровая бабка – сержант, взглянув на старательные попытки «гимнастики», неожиданно покатилась со смеху: - Ты гляди, не схудай! Разошелся. Апполон Полведерский… Деду только этого и надо. Буркнув «хватит», поплыл в сторону своей коечки, по пути опираясь - то на угол кресла, то на угол печи, и подойдя к кровати, перехватившись за ее головку, тяжело занырнул в её спасительную глубину, как в гамак. А баба Катя, присев у окна, пододвинула к себе другой лекарственный коробок, вытащила свои таблетки и выпила утреннюю дозу. Устало посидела, грустно поглядывая на дедову стопочку таблеток. А потом, спохватившись, опять пошла обратно: - Но чо, недвижимость моя? Улёгся? Дай-ка гляну, носки не тугие? Не пережимают ноги? Не болит ничо? Дай, я маленько ноги разотру. - Да чо их шевелить. Нормальные. - Да они уж ничо не чувствуют. «Нормальные», - растирает осторожно отечные лодыжки, пугающе холодные под рукой, встревожено глядит в лицо деда. - Давай носки тёпленьки оденем. Щас я с печки подам. Совсем у тебя кровь-то не ходит, ишь замерзли ноги. Укутав деда, снова села за стол напротив божницы, позабыв про немытую посуду, и подняв глаза к иконе в углу над столом, неумело перекрестилась. Помнит, как крестилась в первый раз, размазывая по лицу сажу и кровь. Чего уж тогда она наговорила молчаливой иконе, не помнит. Не до того было. Было ей тогда 28 лет. Ветер в тот день гудел, как сумасшедший. Морок раскинулся над деревней дырявым смурным плащом, в котором от порывов то тут, то там появлялась новая рванина. Песок несло над деревней, и на зубах песок этот скрипел, и глазам было больно от въедливых соринок. Казалось, никогда не кончится этот ветреный день. После утренней дойки, повязав пониже платок, чтоб глаза защитить от хлестких ударов ветра, торопилась она домой с фермы. И за огородами на дороге увидела вдруг, что столб с проводами завален, а под ним лежит что-то, издалека зеленеющее на фоне серой земли. А потом захолодело вдруг внутри, и ноги чуть не отказали: в этом зеленом узнала она мужев мотоцикл. Не помня себя, бежала к столбу, к клубку спутанных проводов, среди которых он корчился, пытаясь выползти. Одежда на шее и на ногах тлела, разгораясь на ветру. Глянул на нее полубезумными от боли глазами, шевельнул рукой, на которой трепыхалась неопрятными лоскутами тлеющая фуфайка с коричневой дымной ватой, пытаясь отогнать её этим жестом от смертоносных проводов. Не обращая внимания на провода, которые опасно искрили в местах соприкосновения, подскочила к нему и, не касаясь руками, ногами в спасительных резиновых сапогах выталкивала его из смертельного клубка жалящих проводов в кювет. Молча, сжав зубы, размазывая по лицу слезы, упрямо толкала и толкала ногами его подальше от смертельной опасности, превратившись в бесчувственную машину, не давая воли сердцу, чтоб не упасть рядом с ним там, обхватив его руками. И потом только, поодаль, рухнула на коленки, сняв свою фуфайку, и гасила его тлеющую одежду, осторожно пыталась стянуть её, а потом увидела, что на помощь бегут люди. Домой его вели под руки, сбросив всё еще тлеющую фуфайку. В порванной полуобгоревшей рубашке, он шел, качаясь как пьяный, из-за шока, вероятно, не чувствующий боли. Огромный ожог был на шее, на руках, на ноге виднелся сквозь дыру в штанине. Дом, испуганные глаза ребятишек, поиски ножниц, куда-то запропастившихся. Срезанные полусгоревшие лохмотья одежды на полу. И её торопливые молитвы к Богу, как будто то того, насколько быстро она их прочтёт, зависела скорость «скорой помощи». Из больницы его выписали только через четыре месяца, в августе. Сожженная под шеей кожа срослась рубцами, будто к шее кто приложил огромную короткопалую пятерню. Чужая, уродливая, она по-хозяйски обхватила горло, сдавливая его при каждом неосторожном движении. Второй шрам был на ноге, выше колен – огромный поджаренный блин, больше четверти в диаметре. Раны только-только затянулись молодой кожей, любая одежда причиняла боль, и ходил он по ограде в широченных трусах и майке, широко расставляя ноги, как моряк во время качки, чтоб не причинять боль одеждой. Спасительный преднизолон, которым снимали в первые недели боль, и стал теми дрожжами, на которых стройный её Николай и стал «подыматься», сначала до 80, потом до ста, а потом и поболе, килограммов. Конечно, на килограммы и глядеть не стала – лишь бы одыбал и ожил. С годами затянулись все раны, даже рубцы стали не такими пугающими. А самым страшным сном много лет был сон о том, как она его вытаскивала из искрящих проводов. Вспомнилось, как однажды ночью, в декабре, приехал из соседнего села, где временно работал сменным, и постучал в дверь, уже в ночи. Шесть километров шел с трассы домой, обиндевел, как дед Мороз. Испугалась, ругала, оттирала, отпаивала горячим чаем. Растирала задубевшие ноги. Бог отнёс. Даже не чихнул назавтра… «Затосковал да и поехал»,- улыбался он ей оттаявшими губами. Много чего вспоминается Катерине. Как за всю их жизнь ни разу, считай не расставались – роддом да ожог не в счет. Свадьба вспоминается - и смех, и грех. Отправили его в соседнее село работать. Затосковали друг по другу, а работа - никуда не денешься. У неё – почти неделя отпуска. Вот и поехала в гости. Пожила там у него 4 дня, собралась домой, а паспорта в сумке нет. С собой ведь брала. А он сидит рядом с сестреницей (квартировал у нее), улыбается тихонько. Потом подаёт из кармана своего пиджака. Берет она паспорт, листает, а там…штамп о браке! Это што такое? - Ничо. Пошел в сельсовет (в одном помещении с клубом, где он работал). Говорю, моей некогда прибежать, распишите нас. Вот и расписали. Время - обед. Хозяйка, взглянув на «молодую», споро стала наставлять на стол горячее с плиты: картошку жареную, карасей, щи. - Саняяя! Иди, свадьбу гулять будем, - смеется, подзывая с ограды своего мужа. Пообедав вчетвером, стали уж планы строить, что дальше делать. Перебралась Катерина в Новониколаевку, три года там и прожили, а потом в свою деревню вернулись с двумя народившимися уже малышами. – Эта… Иди-ка сюда, – позвал из спальни дед. Баба Катя снова сорвалась с места. Стоя у изголовья, глянула пытливо: – Чего? – А щас утро или вечер? – Утро, конечно! Ты ж блины со мной ел. – А сама-то таблетки пила? Или токо меня травишь? – Пила, пила, не переживай. – Запереживаешь тут. Тебе вперёд меня никак нельзя. Я ж даже с койки без тебя не вылезу - и глаза деда глядели в этот раз вполне осознанно и серьёзно. – Ты бы телевизор, что ли, включила. Картина можа какая идёт, про любовь, – улыбнулся он, переключившись с хмурой мысли. – Придумал тоже, «любооовь». Разе она есть? Сказки! Дурь одна в этом телевизоре. Давай-ка, я лучше тебя побрею, - поднявшись с кресла, привычно включила бритву и стала сбривать щетину, сбавляя нажим на месте старого шрама на шее, а потом аккуратненько протёрла лицо влажной салфеткой. – Вишь, ты ишо и молодой, – улыбнулась она, и пригладила неровно ею же остриженный чубчик. Елена Чубенко

Пингвиненок возвращается домой!

Как одевались женщины в 19 веке.))