🌸 🌸 🌸Радуга позитива!🌸 🌸 🌸

Моему сыну Славику — 20 лет. Полгода загуливает с какой-то девчонкой, а мне не показывает. Знаю только, что подружку сына зовут Герда, а больше ничего не знаю. Даже на фото не видела. Досадно? Не то слово! Сын шесть месяцев с кем-то зажигает, а мать — ни сном ни духом. А если в подоле кого-то принесут?.. Родительский инстинкт меня грызет и мучает, а любопытство раздирает. Не выдержала я — тайком подсмотрела ее номер у Славика. Она у него так и записана: «Герда». Других Герд нет. Имя редкое, ни с кем не спутаешь. Осталась я дома одна, набралась храбрости, звоню. А что такого, я же ее по телефону не съем. Мне отвечает женский голос. — Добрый день, — говорю. — Я мама Славы, меня зовут Ирина Павловна. А вы — Герда? Не знаю, как вас по отчеству... — О-о-о, — говорят мне, — какие люди! Очень приятно, Ирина Павловна. А я — Герда Ефремовна Торчкова. Фамилия дворянская, между прочим. — Вот и познакомились, — отвечаю. — А то Слава скромничает, вас мне не показывает — Ваш Славик — экзистенциальный стеснюнчик и перманентный бубусик, — говорит Герда. — Я называю его «мой Кайф», поэтому чувствуйте себя нормально. Не скажу, что после этого заявления я стала чувствовать себя нормально. Моя будущая сноха показалась мне чуток странной. Хотя кто их разберет, эту молодежь?.. — Все-таки рассчитываю на скорое личное знакомство, — предлагаю я. — Надеюсь, вы со Славой не в ссоре и у вас все хорошо? — У нас со Славухой вообще красотень! — радостно заявляет Герда. — Любовь-морковь и сбоку бантик! Его даже мои бородавки не отпугивают. Здесь меня кольнуло нехорошее предчувствие. Что-то переставала мне нравиться эта разбитная дамочка. — Не отчаивайтесь, — корректно говорю я. — Бородавки это не самое страшное. Просто как мать, я хотела бы предостеречь вас со Славой от всяких необдуманных поступков. Сами понимаете: мой Славик еще молод, ветер в голове, парню всего двадцать лет… — Понимаю, душа-малина, — говорит эта Герда с дворянской фамилией. — Не боись, опыта у меня на троих хватит. Мне шестьдесят. Тут мне захотелось присесть, а еще лучше — прилечь. Причем прямо на пол. — Не поняла... — произношу растерянно в трубку. — Вам — шестьдесят лет? — Да, — спокойно заявляет Герда, — шестьдесят первого года выпуска. Гагарин как раз дунул в космос, а я наоборот — из космоса сюда. Чего ты хрюкаешь в трубку, Иришка? Или ты что-то имеешь против первого советского космонавта, против летчика-героя? — Против Гагарина я ничего не имею, — говорю я. — Но все это звучит не очень-то… Вас точно зовут Герда? — Точнее не бывает, — говорит эта бабуля. — Али ты глуховата, матрена? Я Герда Ефремовна Торчкова. И паренек у тебя славный, и я — девчонка хоть куда. Хоть стога метать, хоть гармонь тянуть. А что? — Обалдеть… — вздыхаю я. — Честно сказать, не замечала за Славиком тяги к настолько… взрослым женщинам. — Ты просто оладий моих не едала, душа-малина, — говорит баба Герда. — Попробуешь — офонареешь, Иринуся. Я их на йогурте замешиваю, твоего Славика за уши не оттащишь. Хряпает и хряпает! Говорит: я бы на тебе за одни оладьи женился! Так что, голубка, чувствуй себя нормально. В полной прострации я нашла какую-то таблетку и начала лихорадочно сосать в надежде, что это антигердин. — Уважаемая Герда Ефремовна, — говорю, — смех смехом, но в вашем почтенном возрасте должны быть какие-то рамки. Завести дружбу с молодым человеком втрое моложе себя?! Чем вы с ним занимаетесь? — А тем же, чем и все, — говорит баба Герда. — Ничего нового ученые еще не придумали. Оладьи жуем, обжимаемся, зубы скалим, всякое такое… то есть сначала он свои скалить начнет, а потом уж я свои челюсти из стакана достану — и тоже даю стране угля. Я знаешь — какая бойкая? — Догадываюсь, — произношу со скепсисом. — Представила эту картину маслом. Но все же, Герда Ефремовна, прошу отнестись к ситуации со всей серьезностью. Вы играете с чувствами наивного молодого человека… — Еще как играем! — восклицает Герда. — Чувствуй себя нормально. Твой Славик говорит, я самая клевая герла в нашем пенсионном клубе «Кости в кучу». Все заманиваю его к нам на огонек, а то у нас балалаечника не хватает, в нашем «ВИА имени Паркинсона». — И не стыдно вам! — возмущаюсь. — Хватит дурака валять! Чем вы соблазнили моего недотепу? Может, вы вдова миллионера, у вас недвижимость на Таити и пенсия большая? — Угадала, Ирина Павловна, — говорит невеста Герда. — Пенсия у меня — ништяк. Восемнадцать тысяч. У нас в стране молодые столько не зарабатывают. А я, между прочим, бывший учитель пения. И на машинке шить умею. Обштопаю и обошью твоего гвардейца — эх, залюбуешься! — Герда Ефремовна, вы его уже обштопали дальше некуда, — говорю я. — Я в трансе, переходящем в ужас. Это же надо, за кем мой Славик полгода бегает — за бабушкой из клуба «Кости в кучу»... На Прохора Шаляпина насмотрелся, что ли? — А шо тебе не нравится, душа-малина? — обижается вдруг Герда. — Чувствуй себя нормально, мамаша. Разве ж молодые дурочки его путному научат? А я романсы петь умею, и на виолончели лабаю, хоть «Раммштайн» замутить могу. Ободзинского ему включаю, о Глинке рассказываю… Чем не жисть? Закусил оладьями твой Славик, интеллектуально напитался — и порядок. — Слышать не могу ваш старческий бред! — кричу в трубку. — Двадцатилетнего олуха совратила, да еще про Глинку ему заливает! Ладно, поговорю я вечером со Славкой по душам. Успокаивает одно: хоть ребенка вы с ним не родите… — Обижаешь, душа-малина, — говорит Герда. — А шо я, не девка, по-твоему? Троих детей подняла и четвертого потяну. Если будет девочка, назовем в честь тебя — Ириной Павловной. — Благодарствую, не надо жертв, — говорю я. — Мне что-то нездоровится... — А в трубке у тебя что шумит? — спрашивает Герда. — У тебя самой-то все пучком, Павловна? — Не обращайте внимания, — говорю я. — Это тихо шуршит шифером моя крыша. Я наощупь зашла в ванную и сунула голову под кран с холодной водой. — И чем ты недовольна, свекруха? — спрашивает на том конце провода Герда. — Сама прикинь, что я не женщина, а клад. Пенсию получаю, да еще вахтером подрабатываю — раз. Готовлю как богиня — два. Культурная, начитанная — три. Первую помощь оказывать умею, вторую и третью — тоже. Если на тот свет кого отправить надо — тоже обращайся, не дрейфь. У меня карабин от мужа остался, не помню, от которого из пятерых… И патронов навалом! — Герда Ефремовна, я вам верю, — произнесла я как можно ласковей. — Вы очень завидная партия для любого мужчины. Но все это как-то… — А главное, Иришка, — орет баба Герда, — главное-то я забыла! Я же гулять от твоего Славки не буду. Он — мой Кайф, а я — его Герда. Так что чувствуй себя нормально. — Вот как? — говорю я. — Меня переполняет радость. Даже гулять не будете? — Ни за что! — заверяет меня Герда. — После пятидесяти восьми лет зареклась я мужьям изменять. В завязке я. Два года уже держусь, поняла? Я уже была близка к обмороку, когда на заднем плане у Герды с дворянской фамилией возник другой, более молодой девичий голос. — Бабушка, ты опять схватила мой телефон?! — послышалось оттуда. — Алло, женщина? Что вам тут наговорила моя бабуля-шутница? Понимаете, мы с ней обе — Герды, меня в ее честь назвали... И я поняла, что с этим семейством мы не соскучимся. Но, в общем, чувствую себя нормально. /Violetta Valmond/

От всей души! Мои видеоработы для вас, друзья! Мой канал на Ютубе - https://www.youtube.com/user/ValentinaShenceva❀❀

Общая тема для всех авторов.

Что хотели подарить пожилой матери сын с дочерью... -Мам, они хоть белье тебе меняют?! Сорокалетняя Марина кругами ходила по квартире, изредка оглядывая обстановку маленькой спаленки и недовольно поджимая губы. Здесь ей не нравилось все, решительно все! Тщедушная старушка с тонкими руками-жердочками испуганно поглядела на невестку, ссутулившуюся на пороге. Та явно смутилась после слов Марины, закашлялась и поспешно вышла за дверь. -Ну зачем ты так? - укорил Марину отец - высокий седобровый старик, сохранивший, несмотря на возраст, военную выправку, - Жанночка старается, целыми днями крутится как белка в колесе. -Так, так, - испуганно подтвердила старушка, с беспокойством глядя на дочь, - Она говорила мне - "Давай, мам, поменяем белье, да мне вставать не хотелось. Ты уж не ругайся с ней"... -Говорила... - передразнила мать Марина, брезгливо приподнимая край одеяла и отбрасывая его от себя, как дохлого таракана, - Лучше бы она поменьше говорила и побольше делала, ваша Жанночка. Погляди, пододеяльник весь черный. Что она тебе на завтрак готовит? Ты ей скажи, чтобы манку не варила - слишком тяжелая пища для твоего желудка... Алла Аркадьевна, поджав бескровные губы, тяжело вздохнула - характер у дочери был крутой, норовистый. Сын, который жил вместе с женой и двумя детьми в родительской трешке, тоже был неласков и скуп на слова. А у Аллы Аркадьевны к семидесяти годам остались лишь две страсти - вкусная еда и долгие разговоры по душам... -Даст Бог, еще поживем, Боренька, - ласково говорила она мужу - в последние годы Алла Аркадьевна практически не вставала с постели из-за тяжелой болезни. Однако сердце у нее было здоровым, а в глазах еще теплилась неумолимая жажда жизни... -Кстати, мам, а чего дарить-то тебе на юбилей? - Марина, перестав бестолково нарезать круги по комнате, вопросительно посмотрела на мать, - Надо бы что-то полезное, практичное... -Тонометр надо купить - для измерения давления, - подал голос молчавший до сих пор Володя - старший брат Марины, - Или вот путевку в санаторий - на двоих. -Да нет, какой там санаторий, мама не встает почти, - отмахнулась Марина с досадой, - Вот можно подушку ортопедическую и матрас. Лежать будет удобнее. -Пальто хочется... - мечтательно сказала Анна Аркадьевна, отводя взгляд от строгого лица дочери. -Какое еще пальто? - оторопела та, - С ума сошла, ты ж не встаешь почти! -Такое голубое... Как поле с васильками, - Алла Аркадьевна, как ребенок, умоляюще сложила перед собой ладошки, -Всю жизнь мечтала: вот выйду на улицу, а там - весна, птички поют, солнышко светит. А на мне - василькового цвета пальто... -Да не, ну какое пальто, смысл так бездарно тратить деньги? - шепотом говорила Марина, уводя из комнаты брата, - Совсем мать как ребенок стала, ну куда она в этом пальто пойдет? Купим тонометр и очиститель воздуха. Там у них в спальне дышать нечем... -Ну давай, пап, не томи, что там у тебя? Борис Львович, слегка замешкавшись, принялся разворачивать большой хрусткий пакет. Алла Аркадьевна, за эти месяцы еще больше похудевшая и осунувшаяся, терпеливо ждала, вся обратившись в зрение и слух. Неужели... неужели купил? Борис Львович, выдержав эффектную паузу, жестом фокусника вытянул из пакета пальто. Нежно-василькового цвета, с широким модным воротником и крупной брошью-цветком на груди... Дети, обступившие кровать матери, потрясенно молчали. Тусклые глаза Аллы Аркадьевны зажглись радостью и детским восторгом. Придерживаемая с обеих сторон руками сына, она села в кровати, рассмеялась тихим и нежным смехом, а потом... заплакала. -Купил таки, купил... - повторяла она, вытирая слезы со впалых щек сухой, морщинистой ручкой, - Сколько ж мне его носить суждено, Боренька? Ведь немного совсем осталось, я знаю это... -Да сколько отведено - все наше будет! - Борис Львович взял руки жены в свои и помог ей встать, - Ну-ка, давай примерим пальто да выйдем с тобой на променад... -Нельзя ей на променад, - мигом взвилась Марина, - Ей лежать надо больше. Давай, мам, ложись, я тебе давление измерю... -Да погоди ты, Марин, - раздраженно остановил ее Володя, - Успеется. Что ты мать хоронишь раньше времени? По двору, залитому весенним солнцем и теплом, медленно шла пожилая пара. Мужчина нежно поддерживал супругу под руку, и она , доверчиво опираясь на него, тяжело и осторожно передвигала ноги. На ней было ярко-синее, василькового цвета пальто... Автор: Аиша Идрисова

ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ 🦋 - Мама, ты мне голубую рубашку надень завтра в садик. - Голубую? А что так? - А Наташка Иванова сказала, что мне красиво в этой рубашке, она у меня к глазам подходит! - Ну раз Наташка сказала, то конечно наденешь завтра голубую рубашку. Алёшка довольный пошёл играть со старшим братом, Володька старше его и уже ходит в школу. Мама вечером рассказала папе про голубую рубашку, что так идёт к Алёшкиным глазам. Папа посмеялся, потрепал младшего сына по голове. - Что сынок, нравится Наташка? - Ага, я на ней жениться буду - Вот как. Ну сначала нужно выучиться, образование получить, а потом уже жениться. - Ого, так долго… Алёшка задумался. - Пап, а можно я на Наташке завтра женюсь? - Завтра? А где же вы жить будете, сынок. - Дак дома, - удивлённо отвечает мальчик. - У кого дома? - не сдаётся папа, - у Наташки? - Да нет, папочка! - удивленно таращит глазенки малыш, - Наташка дома у себя, а я себя. - Нет сынок, так дела не делают, ты женишься и должен Наташку к себе забрать, и жить с ней, сам работать пойдёшь, а Наташка будет в садик ходить, а потом в школу, в институт. - А я, - с глазами полными слёз спрашивает Алёшка. - А тебе работать сынок надо, чтобы семью содержать. - А что случилось, ты что плачешь? - мама присела перед Алёшкой. - Мамочка, я хочу жениться на Наташке, но я не хочу сейчас работать, я хочу в садик ходить, а потом учиться, а пап сказаааал….ууууу… - Ну а что ты плачешь, вырастишь и женишься на своей Наташке. - Ага, я пока вырасту, её кто-нибудь другой заберёт. - Да кто же? - Не знаааааю, может, Серёжка или Витька. - Ну тогда и не нужна тебе эта Наташка, раз её кто-то другой забрать может... Утром Алёшка решительным шагом подходит к девочке в красном бархатном платьице, с большим бантом на длинных светлых волосах, берёт её за руку и проникновенно говорит: - Я женюсь на тебе, Иванова! Девочка с минуту смотрит на него, а потом отворачивается и говорит: - Нет! - Алёшка забегает вперёд и топнув ножкой повторяет: - Я сказал, что женюсь на тебе! Только не сейчас, ладно, Наташа? - мальчик берет девочку за руку и заглядывает ей в глаза, - а попозже, хорошо? - А почему не сейчас, - удивленно спрашивает девочка, - Витька с Лизой женились сейчас. - Они не по-настоящему, а понарошку, а мы с тобой будем жениться по-настоящему! - Хорошо! - кивает девочка головой, и, взявшись за руки, малыши идут играть. В школе Алёшка требует у учительницы, чтобы она посадила его рядом с Наташей. Учительница не хочет идти на поводу у мальчика, и посадила Наташу с другим учеником. Алёшка подошёл и упрямо сел рядом с Наташей - Я женюсь на Ивановой, когда вырасту. - Хахаха, засмеялись ребята, -тили-тили-тесто, жених и невеста! - Дети! Тихо! - строго сказала учительница, - как тебя звать? - Алёша. - Алёша, ты ещё маленький, чтобы думать о таких вещах, иди садись на своё место, хорошо? - Нет! Наташка, скажи, что я на тебе женюсь. Наташа сидела и тихо улыбалась. - Ну, барышня, и что вы ответите?- спросила учительница - Мы по-настоящему женимся, когда вырастим, а никак Витька с Лизой, они понарошку, ещё в садике. - Даже так,- учительница посмотрела задумчиво на ребят, - ну что же, садитесь вместе. Наташка была королевой его сердца. Он носил ей портфель, защищал от собак, хулиганов, от учителей, однажды она упала и разбила колено, он тащил её до медпункта. В старших классах он признался ей в любви, по-настоящему. А Наташка что? А Наташка улыбнулась своей улыбкой и пошла, гордо подняв голову. - Я всё равно женюсь на тебе, Иванова, - крикнул он ей вслед, - слышишь? За Наташкой начал ухаживать Игорь, боксёр, ездит на своей личной шестёрке, учится в ПТУ на механика. Сколько же Алёшка сносил синяков, но от Наташки своей не отступился. Идёт однажды, смотрит, стоят трое. Бить будут, понял Алёшка… - Эй, малой, - один из парней лениво отлепился от стены, - подь сюда. - Тебе надо, ты и иди. - Дерзишь, малой. - Я тебе не малой, у меня имя есть. - Короче, пацан, слушай сюда, от девочки отвали, поал? Эта девочка нашего кореша. - А кореш где? Сам боится сказать? Передай ему, что если не отстанет от моей девушки, -Алёшка выделил слово моей,- то ему несдобровать. И повернувшись спиной, парень спокойно пошёл к подъезду. Он ощущал злость парней, но спокойно шёл, прекрасно понимая, что в любой момент, они могут накинуться на него... Однажды они напали на него, по-подлому, со спины, силы были неравны, и тут он услышал крик. Это кричала Наташка, она бежала с выдернутой откуда-то штакетиной с гвоздями, и хватило же сил, и, дико крича, врезалась прямо в толпу парней, пинающих Алёшку. Она кричала и махала штакетиной, раздавая тумаки направо и налево, на помощь Алёшке уже бежали старший брат с другом, их позвала Лизка, подружка Наташи. Тогда она первый раз поцеловала его. Вечером, когда отмылись пацаны под колонкой, Лизка, принесла зелёнку, и они щедро измазали ей пацанов. Потом они все сидели и смеялись, Алёшке было больно смеяться, но он хохотал громче и заразительнее всех, а когда всей толпой пошли провожать Наташку, она у подъезда повернулась к нему - Больно, Алёш? - Нет, - помотал головой парень, - нормально. Девушка встала на цыпочки и поцеловала его, ребята предусмотрительно отвернулись. - Прости меня, Алёш... - Тебя-то за что? Ты моя спасительница, вон как штакетиной всех раскидала. Я боюсь тебя, Иванова, я же на тебе жениться буду, а ты дерёшься вон как Брюс Ли... - Да ну тебя, - засмеялась Наташка. А потом были проводы в армию. Наташка не ревела показушно и не висла на плече Алёшки, они просто всегда были рядом. - Помни, я отслужу и женюсь на тебе, слышишь? - Да, - первый раз в жизни, начиная с самого детского сада, Наташка сказала да, - Алёшка, - девушка застеснялась,- у меня вопрос есть. - Говори! - А ты меня любишь?- прошептала она и спрятала горящее лицо в ладошки. - Наташка, ты чё дурочка? Ты не поняла ещё что ли? Я на тебе женится всю жизнь собираюсь, а ты мне такие вопросы задаешь, конечно люблю, глупенькая. И понеслись письма туда-сюда, туда-сюда. И в каждом письме таилось слово люблю… А потом письма перестали идти. Тщетно ждали родители и Наташка, не было писем. По телевизору показывали мальчиков, грязных, оборванных, но весёлых и живых. Они боролись со злом. А потом пришло сразу три письма, родителям, Наташке и старшему брату. Родителям и Наташке он написал весёлое письмо, говорил что был на задании, на крайнем севере и видел там пингвинов. Он очень весёлые письма написал, много разных историй рассказал, что родители и Наташка хохотали и плакали от нахлынувших чувств. Вечером Наташка прочитала письмо своим родителям, все радовались и смеялись. - Наташ, -спросил младший брат, - а что Алёшка в Америке? -В какой Америке, с чего ты взял? - смеясь спросила Наташкина мама, - ты что сынок, Алёша в армии… Вечером брат подошёл к Наташке и сказал ей, что на нашем севере пингвины не живут, поэтому он спросил, где Алёшка… И только брат знал, где он. Ещё в детстве мальчишки придумали свой шифр, и вроде в обычном письме, смог Алёшка сообщить брату, где он находится. Одно слово, всего только одно слово, от которого не спали по ночам тысячи матерей проводившие своих сыновей в армию. Плакал брат, взрослый парень, кусая кулаки и засунув голову под подушку, он не может, как в детстве пойти и подставить плечо брату. Плакал от бессилия, от страха за младшего, от всего происходящего… Володька написал Алёшке письмо, весёлое, так было нужно. А в конце приписал: ”Не забывай, тебе ещё на Наташке жениться, а то сам знаешь, штакетину возьмёт, она такая у тебя”. И опять нет писем... А потом, по телевизору в новостях сюжет показали, небольшой. Мальчики... Мальчики ли? Или солдаты, в бою закаленные. - Алёшка, - села мама и схватилась за сердце, - там Алёшка, кричит она, - сынок! А он будто услышал, повернулся и улыбнулся, своей широкой улыбкой с ямочками на щеках. Приехала скорая к Алёшке домой, маме плохо стало. - Ну живой же, живой, - говорит старый, усталый врач, - ждите домой, скоро приедет ваш солдат… Не может уснуть Наташка, успокаивает её мама, поит каплями и сама пьёт. Курит Алёшкин папа, вместе с братом, стоя на балконе, молчат и курят. - Ты знал... сын? - Да… - Хорошо… Курит Наташкин папа, вспоминая, как защищал чужую страну, чужой народ, потирает плечо, где сидела пуля. - Ничего сынок, - говорит шёпотом Наташкин папа, - ничего, прорвёмся. Ты держись там парень, держись! - Папа, - шепчет Наташкин младший брат, - его же не убьют? - Нет сынок, ты что, ему же на Наташке ещё жениться. - Хорошо… Он вернулся. Было раннее утро, солдат сидел на лавочке, вытянув ноги и бросив вещмешок, он слушал пение ранних птиц и тишину и наслаждался дома... На балкон вышел брат, курит. - А курить вредно, -прищурив глаз и задрав голову проговорил Алёшка. - Вредно быть вредным, можно получить в глаз. - парировал брат. - Привет. - Здравствуй, братишка… Иванова, - кричит через пару часов под балконом захмелевший от счастья Алёшка, - я на тебе жениться пришёл, Иванова! И никто не ругается на солдата, и никто не кричит, чтобы он убирался, а то сейчас милицию вызовут. Все знают, радость большая, солдат домой приехал, живой. - Мам, пап, ну теперь-то точно можно жениться?- спрашивает счастливый Алёшка, крутясь перед зеркалом. - Одевайся, жених, а то невеста передумает, - смеются родители. - Я ей передумаю, я столько ждал этого дня! *** - Мама, я жениться буду. - Да? И когда же? - Завтра - О, как и на ком это вы Михаил Алексеевич жениться собрались? - На Кате Ивановой - Чего? Какой такой Ивановой? - Ну в группе у нас, мам, Катя Иванова - А папа знает? - Да, он отговорил сегодня жениться, сказал надо с дедой поговорить сначала, поэтому я завтра жениться буду. *** - Ну что дедушка, поговорил с внуком?- смеётся Алёшкина мама - Ну да, история повторяется, и опять Иванова, ох уж эти Ивановы, кружат головы нашим парням, - смеётся Алёшкин папа, Мишкин дедушка... ..................... из интернета

Никогда не жалейте ни об одном дне в своей жизни... Хорошие дни дарят счастье, плохие - опыт, худшие - уроки, а лучшие - воспоминания...

Любимой (стихи, картинки...)

Услышав о военных фразу, И повернувшись вдруг ко мне, Бывает, спрашивают сразу: А это о какой войне? О той войне – ужасной самой, О бесконечной той войне Где смерть ходила вслед за славой, Где год за десять был вполне! О той - отечественной, страшной, Где жизнь была ценой в пустяк… Мужчины погибали наши, А иногда - запросто так. Потом, конечно, были войны, Но всех их не сравнишь с одной, Так будем памяти достойны, Оплаченной такой ценой! И, если говорят «Победа!», То никогда не забывай, Про ту войну, про кровь, про деда… Про самый долгожданный май! © Copyright: Петр Давыдов, 2013

Сынок, возьми меня на Пасху?! Я так устал от запаха лекарств. Кругом ремонт, строители льют краску, Бумаги подпишу все без мытарств. К Марии нужно съездить на могилу, Уж третий год я не был у неё. Тут день, за днём теряю свою силу, А скоро закружится вороньё. Ты не волнуйся, я в прихожей лягу, Пробуду дома я всего два дня. У главврача сам подпишу бумагу, Сынок! На Пасху забери меня?! Один в палате, всех давно забрали, Как сыч сижу весь день я у окна. Детям ходячих всех уже отдали, Нет никого, сплошная тишина… Вздохнув, Василий посмотрел в окошко, Там синь небес и стайка облаков. На пищеблок бежала чья то кошка, Забрать отца он как то не готов… Но вслух сказал, что завтра сам заедет И куда нужно отвезёт его. Отмоет в ванной, в чистое оденет, Проскочат сутки, это ничего. Домой вернувшись, рассказал супруге, Что хочет батю привезти домой. Об этом думал, как- то на досуге, Он, как- никак, а мне отец родной. Жена пружиной с кресла подскочила, Сказав, что дома от него бедлам. Вопрос с приездом навсегда закрыла, Расставив точки быстро по местам. День пролетел, как птица, незаметно, К жене приехала далёкая родня. И все проблемы унесло, как ветром, Кругом лишь тосты, смех и болтовня. Садилось солнце за больничный скверик, Старик один следил за ним в окно. Приедет сын, он свято в это верил, Наверно в «пробке», ехать далеко. Он улыбнулся, видно строя планы, Как на могилке сядет в тишине. Давно зажили фронтовые раны, Одна лишь кровоточила в душе. Назад его вернула санитарка, Что кашу с чаем принесла ему. Кулич на праздник испекла кухарка, Коль он один, то значит одному. - А вас чего на праздник не забрали? Врач все бумаги сыну подписал! На той неделе всё ему отдали, Заведующий своё согласье дал. Старик молчал и тихо горько плакал, В палате тёмной и совсем пустой. Забыт и брошен словно та собака, Родному сыну стал он, как чужой… Промчался праздник, гости улетели, Набив пакеты, ехал сын к отцу. Как пуля выходные пролетели, Дам старику хоть похлебать супцу… Он на этаж по лестнице поднялся, Гуляло эхо от его шагов. С женою спорить просто побоялся, К её ответу был давно готов. Матрац закатан, что за чертовщина? Кровать отца зияла пустотой... Должна же быть какая- то причина, Куда девался тяжело больной? Не чуя ног бежал он к санитарке... -Инфаркт обширный, это не секрет. Родня забыла, видимо, в запарке, Ждал, волновался, вот и весь ответ. Он у окна тихонько ночью умер, Спасти его мы просто не могли. Наш мир сегодня, просто обезумел, Ему б тепла и чуточку любви... Автор: Ольга Яворская

Девочка родилась недоношенной, слабой. На дворе лютый мороз, война. Соседка, помогавшая в родах, бросив взгляд на безжизненный комочек, сказала моей бабушке, которой на тот момент было всего 17 лет, как припечатала: - Помреть... Бабушка вздрогнула и огляделась в поисках чего-нибудь тяжелого. На счастье соседки ничего тяжелее полена рядом не оказалось. Замахнувшись, бабушка молча швырнула поленом в тетку и процедила сквозь зубы: - Не помреть… Вовремя отскочив, соседка, убежала восвояси. Бабушка не знала что надо делать с недоношенными детьми, но почувствовала, что надо взять лукошко и набить его пухом. Осторожно уложив ребенка на мягкое дно, она поставила лукошко на горячую печку и стала искать пипетку для кормлений и доить тощую козу. Новость о предстоящей кончине недоношенного младенца быстро облетела деревню. Делегация из баб в тот же день ввалилась в дом. Молча потоптавшись у двери, председательница делегации робко шепнула: - Нюрк, а Нюрк… Можа подсобить чаво надоть? Ты если чаво, скажись. Бабушка зыркнула орлицей и отрезала: - Коли подсобить, так сами - бабы. Чай знаете, чаво в дому надоть делать, а коли хоронить пришли – так я с вас начну сперва. Вона ухват видали? - Нюююр… Да ладно тябе… Што будь то и будь, а подсобить мы завсегда. Чай понимам… Следующие месяцы в дом Кондрашиных входили и выходили люди. Некоторые, правда, сразу вылетали кубарем – те, кто осмеливался сомневаться в жизнеспособности младенца, который несмотря ни на что, даже на лютые морозы за окном, сопел себе в лукошке на печке. Бабушка два раза в день топила печку и купала маленькое тельце, а накупав и с трудом накормив из пипетки козьим молоком, намывала весь дом – никакой заразы не должно быть рядом с дочкой, с Нинухой. Нинуха скоро выросла и затопала жизнерадостным бутузом по горнице, а бабушка родила еще троих дочерей. Одна из них, моя мама, в 1979 году лежала на реанимационной кушетке, едва отойдя от наркоза, и слушала, как врачи шепотом обсуждают новорожденного ребенка, появившегося раньше срока с осложнениями: - Шансов мало… Переливание крови… Веса нет практически… Ставившая капельницу медсестра, уверенно вылепила: - Помрет… Мама с большим трудом огляделась, заметила краем глаза судно на тумбочке, взяла ослабленной рукой, и шарахнула медсестру по наглой хребтине. - Не помрет… , - слабым голосом прошептала мама и провалилась в спасительное бессознание. Когда она очнулась, было темно, тяжелая тишина висела в воздухе. Собрав все силы, мама еле-еле встала на ноги и поковыляла искать детскую реанимацию. Благо, реанимация была недалеко, иначе снова бессознание, снова бездна небытия. В зале с кюветами было несколько детей. Следуя естественному материнскому радару, мама безошибочно нашла свою безжизненную дочь, села рядом, очень осторожно вынула ее из инкубатора и прижав к груди, стала качать и напевать «На муромской дорожке». Это потом придумают метод «Кенгуру», гнездования и прочие тактильные практики. А в 79 – м году мама знала только, что никакая сила не помешает ей качать своего ребенка и петь свою любимую песню. Утром маму нашла санитарка: - Ах ты господи… Ложь ребенка-то, дура! Угробишь! Санитарка было протянула руки, чтобы отнять младенца, но отшатнулась под маминым взглядом. Потом к маме подходили врачи и медсестры, но никто не решался приближаться меньше, чем на два метра, и увещевали «сбрендившую» роженицу на безопасном расстоянии. Последним заявился главврач. Постояв с минуту и посмотрев на мирно спящего на руках матери ребенка, который приобрел человеческие оттенки кожи вместо вчерашних синюшных, он только раз взглянул в глаза этой женщине и понял, что никакая армия не вырвет у нее ребенка из рук. Главврач, на всякий случай ласково улыбаясь, осторожно подошел послушать ребенка, и с удивлением отметил, что сердцебиение и дыхание еще вчера умирающего ребенка, вполне нормализовалось, не представляя угрозы для жизни. Мама подобралась, вцепилась в ношу покрепче, готовая откусить руку по локоть любому, кто посмеет... Главврач удалился, распорядившись пускать мать к ребенку столько, сколько ей нужно. Через две недели персонал роддома, вздохнув с облегчением, выписал это семейство, радуясь, что мама больше не будет нарушать вековые порядки казенных учреждений. Мама работала на молочной кухне, поэтому приготовить недоношенной дочке высокопитательную и высококалорийную смесь не составляло для нее труда. Если бы Нестле подсмотрели, как она протирает гречку и кипятит сахар, а потом увидели, как недоношенный розовощекий толстопуз, высосав всю стеклянную бутылку, вышвыривает ее из кроватки широким жестом, то наверное, рецептура современных порошков была бы другая. Нередко мама получала таким образом бутылкой в глаз, и соседи вежливо кивали, выслушивая ее версию о разбойном нападении недоношенного младенца. Папа же подходил к кроватке и очень просил не портить ему репутацию – а то от людей стыдно. Об этих недоношенных и выхоженных новорожденных я думала в том роддоме, где родился мой ребенок. Целый месяц я жила в родильном зале на родильной кушетке. По какой-то неведомой причине никто не хотел отпустить меня жить в палату, объясняя это тем, что мало ли что, потом туды-сюды, лежи уж. Я и лежала. Рядом постоянно кто-то рожал и кричал сначала в один голос, а потом вдвоем с дитем. Я так к этому привыкла, что потом просто не могла спать в тишине и просила кого-нибудь покричать дурниной. Самый страшный момент для меня был тот, когда младенца кладут под лампу и оставляют орать три часа, успокаивая меня назидательным – конечно, так надо, легкие разрабатываются. Я понимала, что моего ребенка ждет то же самое, и тихо плакала, гладя живот и пытаясь безуспешно объяснить еще народившемуся ребенку необходимость такого мероприятия: - Ты родишься. Я буду на операционном столе. Я не смогу тебя взять на ручки, когда ты будешь кричать под лампой. Но знай, что я люблю тебя. Очнувшись от наркоза в день операции, в оглушающей тишине, я дико озираясь, закричала: - Где мой ребенок? Где? - Тихо-тихо. Что ты голосишь, - подошла медсестра со шприцем в руке. Слабой рукой я схватила ее за рукав и в ужасе прошептала: - Жив? Медсестра сначала не поняла, а потом замахала руками: – Да что ты, все нормально, слава богу, такая тяжелая операция - и все живы. Но напугал сначала твой – лежит под лампой и только кряхтит тихонько, так и не кричал. Вот ведь. Тихушник. Кряхтит и кряхтит себе. Я представила своего малыша в больничном одеяле и маленькой шапочке, только появившегося на свет, который лишь кряхтит от того, что он, минуя все задумки природы, оказался в бестолковом корыте с лампой, и просто не могла не начать реветь вместо него. Медсестра, нисколько не удивившись – мы тут и не такое видали, тут же притащила мне маленький спящий кулек ровно на пять минут. Я вцепилась в него тигрицей. - Не отдам, - шипела я столпившимся медсёстрам спустя час. - Да как же? Ты ж в реанимации. Кто за ним ходить будет? - Переводите. Меня. Куда. Хотите. Но с ним. Пришла заведующая. Посмотрела. Махнула рукой. Выписывались мы под бурные аплодисменты. Одна санитарка толкнула другую локтем и зашелестела громким шепотом: - Слава те хоспади, пацан. Не девка. Не заявится к нам рОдить.... Автор: Наталья Пряникова