Образование

Анна Ахматова и Борис Анреп: семь дней любви и вечная разлука... Семь дней любви и вечная разлука...» - такими словами стихотворения Анны Ахматовой можно описать ее отношения с художником Борисом Анрепом. Известно лишь о немногих привязанностях поэтессы, и только читая произведения, можно прикоснуться к тайнам ее души, увидеть искренность чувств к мужчинам, которых встречала она в своей жизни. Одним из тех, кто тронул её сердце был скульптор Анреп. Судьбе угодно было мастера пера и кисти познакомить Необычность знакомства Анны Ахматовой и Бориса Анрепа была в том, что произошло оно благодаря Николаю Недоброво, которого с Борисом связывала дружба еще с детских лет, а с Анной Николая был некоторое время «интимным другом», любовником, ставшим в последствии близким человеком. Можно сказать, что Борис узнает Анну из переписки с Николаем, где он, не называя Анну красавицей, говорит о том, что ее облик настолько уникален и завораживает, что достоин быть изображен на холсте и помещен в центр мозаики, где были бы представители мира поэтического слова. Во время, когда судьба сплела дороги двух творцов, Ахматовой и Анрепа, Борис был успешен в общении с женщинами – жизнерадостный, хорошо сложен, высок и в то же время, необыкновенно талантлив и утончен, знаток поэзии и искусства. Род Анрепа в России начинается с плененного шведа фон Анрепа. И всю свою жизнь он проводит между Россией и Европой, где он тоже жил и творил. Начал свое обучение в России, решив стать юристом, но передумав, уходит в искусство, изучая мозаику в университете Санкт-Петербурга, затем была академия в Париже, Лондон. В 1913 году именно в Лондоне Анреп первый раз выставлял свои работы. Анне на тот момент было 26 лет, она уже известна, опубликовано несколько ее сборников. Одним из предков Ахматовой считается татарский хан Ахмат, благодаря которому и появился псевдоним Анны. Писать стихи начала еще подростком, в дальнейшем продолжив обучение на литературных курсах в Петербурге. В 1910 году становится женой Николая Гумилева. С одобрения мужа своему поэтическому таланту, Анна начинает профессионально писать, издавать сборники стихов, ее слава растет. С 1913 году Анна ведет Бестужевские курсы, становится музой для художников, ей посвящают стихи. Сборник «Четки», который вышел в 1914 году делает ее известной и узнаваемой. Будучи замужем, Анна не ограничивает своих привязанностей и под мощь ее глубины и яркости натуры попадают известные поэты, художники, композиторы. И происходит встреча двух личностей, талантов, людей, которые сами по себе яркие события на жизненном небосклоне. Борис очарован Анной, он отмечает ее острый ум, утонченность, его покоряют невероятные стихи. Знакомство происходит перед тем, как ему нужно ехать в армию. Но были командировки и они встречались, продолжая знакомство, которое выливается в настоящие чувства. Встречи их были легки и радостны, оба творческие и увлеченные, они с интересом открывали друг друга. Стихи, разговоры о живописи и поэзии, невероятное притяжение – все это захватило любовником настолько, что они не обращали внимание, что оба не свободны. Кольцо, как знак признания в любви В 1916 году в в Царском селе Анна и Борис снова встречаются у общего друга Недоброво. В воспоминаниях, Борис говорит о своем волнении, когда видит свою подругу, музу, и отмечает чувство трепета, которое всегда сопровождает их встречи. В этот вечер Анна дарит ему свое кольцо, «черное кольцо», как называет его Борис. Лишь несколько дней они проводят вместе и перед отъездом Анрепа в Англию, Анна дарит ему сборник своих стихов с пророческой надписью, что его мыслям о возвращении не суждено будет осуществиться. Анрепа действительно остается в Лондоне. Только в 1917 году у Бориса появляется возможность посетить Россию. Зная о событиях в стране, он думает только о встрече с Анной. По льду через Неву он идет к ней, на квартиру Срезневского, где Анна в то время жила. И снова встреча, долгие разговоры, Борис показывает ее кольцо, которое, не снимая, носит на цепочке, называя его святыней. В июле 1917 года Борис возвращается в Англию, занимается мозаикой. Однажды цепочка, на которой Борис, как драгоценный талисман, носит кольцо Анны, обрывается, и на время он оставляет его в шкатулке. Оно потом еще долго там остается и Борис, по какой-то причине не носит его, но не забывает, достает, прикасается. В студию Анрепа попадает бомба и драгоценное кольцо теряется под завалами. Борис полон отчаяния, но сделать уже ничего не может. Продолжая жить и работать в Лондоне, он читает публикации Анны, знает ее творчество. И ее стихи создают иллюзию их общения. Боль и скорбь от потери кольца, чего то возможно большего, чем просто сувенир, помешала Борису прийти в 1965 году в Оксфорд, где состоялось награждение Анны Андреевны. Но встреча состоялась, Анна позвонила Борису и предложила пообедать вместе. Как вспоминает Анреп, сколь велико было его волнение перед этой встречей. Сорок восемь лет они не виделись, о чем говорить, как себя вести он не знал. Увидев Анну в холле гостиницы, где она остановилась, Анреп подумал «Екатерина Великая» - таков был ее величественный облик. Общение, общие воспоминая и ни слова о потерянном кольце. Время отдалило их и Анреп, стараясь найти тему разговора, все расспрашивал о литературе, поэтах-современниках, пока не услышал «Борис Васильевич, что за глупые вопросы!». Ее душа ждала признания ее как женщины, как друга. Но теплоты в беседе не случилось. И вдохновение, как цветок, что распускается в сиянии любви Любовь для творческого человека – это воздух. После знакомства с Борисом, Анна пишет своему сердечному другу пронзительные стихи. Считается, что большая часть произведений Ахматовой посвящена именно Борису Анрепу. Он в свою очередь в мозаике увековечил образ Анны. В ирландском городе Маллингар собор Христа-Владыки украшен мозаичной композицией, в центре которой Святая Анна. По мнению видевших у святой абсолютная схожесть с русской поэтессой Анной Ахматовой.

Это фото, сделанное в 1964 году, надолго вошло в историю и облетело почти весь мир. Что же в нём особенного? На этом снимке запечатлена знаменитая актриса Марлен Дитрих, которая опустилась на коленях перед каким-то мужчиной. Кто же этот мужчина и что заставило звезду мирового масштаба склонить перед ним голову? Юная Марлен Дитрих очень любила читать. Однажды ей попал в руки рассказ Константина Паустовского «Телеграмма», переведённый на английский язык. Рассказ повествует о молодой женщине Анастасии, уехавшей из деревни в город и забывшей о своей матери. В результате мать умирает в одиночестве — Настя опаздывает на её похороны. «Телеграмма» так тронула Марлен, что она уже не могла забыть ни название рассказа, ни имя писателя. В своей автобиографической книге «Рассуждения» актриса написала: «Он произвёл на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть. Мне не удавалось разыскать другие книги этого удивительного писателя. Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском… Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома “Повести о жизни” и была опьянена его прозой». Когда Дитрих приехала в Советский Союз, её спросили, что бы она хотела увидеть здесь. И звезда ответила: «Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!» Хотя Паустовский был уже тяжело болен, его разыскали и пригласили на встречу с Марлен. Он не отказался. И то, что произошло тем вечером, вошло в историю. Пожилой Паустовский вышел на сцену, чуть пошатываясь. И тут мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя, вдруг, не сказав ни слова, опустилась перед ним на колени в своем сверкающем вечернем наряде. Платье было таким узким, что нитки стали лопаться, и камни посыпались по сцене. Но Дитрих не обращала на это внимания. Она поцеловала руку Константина Георгиевича, а потом прижала её к своему лицу, залитому слезами. Весь зал сначала замер, а потом люди потихоньку начали вставать. Внезапно тишина сменилась ошеломительными аплодисментами. Когда Паустовского усадили в кресло и зал затих, Марлен призналась в своей старой любви к рассказу «Телеграмма» и её автору. «С тех пор я чувствовала некий долг— поцеловать руку писателя, который это написал. И вот — сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!» — сказал актриса.

Однажды кот на корабль не вернулся…Два года хозяин искал его, даже летал в Мумбаи, потратив все заработанные деньги.. В славном городе Одессе жил да был один молодой человек. Родители его по случаю выехали на ПМЖ за границу, небольшую квартиру оставили ему. По молодости лет он еще не был женат, учился в мореходке, мечтал о море, о далеких странах, а о своих мечтах рассказывал своему самому преданному другу – коту Матвею. Матвей был идеальным слушателем: не перебивал, не задавал лишних вопросов, не спорил. Слушал внимательно, слегка склонив набок большую умную голову, дремать во время длинных «разговоров по душам» никогда себе не позволял, одним словом, была между ними крепкая мужская дружба и абсолютное родство душ. Рано утром, плотно позавтракав, выходили из дома вместе: хозяин в училище, кот на прогулку. Матвея хорошо знали в родном дворе, «залетные» коты боялись, ребятишки обожали, старушки при встрече тут же лезли в пакет – отламывая кусочек булки или очищая сосиску. И даже дворник дядя Митя одобрительно хмыкал, видя, как несется Матвей навстречу своему хозяину, едва завидев его в переулке, и с разгону прыгает ему на плечо. Они вместе ужинали, вместе пили чай, делились событиями прожитого дня, обсуждали планы назавтра. Случалось, конечно, что-то кто-то из них ночку-другую не ночевал дома, но к таким ситуациям оба относились с пониманием – дело-то молодое. Но чаще они ложились в обнимку на диване и смотрели какой-нибудь интересный фильм, и даже если Матвей случайно и засыпал, он знал, что утром хозяин непременно расскажет ему — чем там дело закончилось. Но чем ближе подходило время к окончанию училища, чем чаще билось сердце от предстоящего плавания, тем тоскливее ныла душа: а что делать с Матвеем? «Может, к тетке в деревню поедешь? Там хорошо, раздолье, мышки, парное молочко?». «Нет, — недовольно крутил черной с белыми пестринками головой кот, — деревня – это удел стариков, а я еще молод и хорош собой». «С дядей Митяем договориться – тоже не выход, — размышлял молодой человек, — не можешь же ты по пол года по подвалам жить…». «А чего тут думать? – подмигивал желто-зеленым глазом Матвей, — я с тобой в плаванье пойду. Ты сам рассказывал, что на кораблях разные зверушки встречаются, а я чем хуже?» «А не забоишься? Ведь это не дома на диване, море бывает очень опасным!» «Что для тебя хорошо, то и для меня хорошо будет. Мы с тобой и мясо, и конфеты – все напополам, а теперь и соль морскую надвое делить станем. Не смогу я без тебя, хозяин! Нам друг без друга нельзя!!!» Как задумалось, так и получилось. И стал кот Матвей моряком. Поначалу нелегко было обоим. Матвей вылизывал кровавые, с непривычки, мозоли на руках хозяина, вымуркивал тревогу и тоску с его души. А когда сам во время первого шторма не смог совладать с нервами, впившись в шею хозяина всеми восемнадцатью когтями, то услышал спокойное, но твердое: «Матвей, мы с тобой мужчины, мы рождены быть сильными. А трусость – это удел слабых». И кот стал потихоньку успокаиваться, и ослаблять «мертвую хватку», а потом и вовсе нырнул под-одеяло с головой – чтоб никто не увидел постыдных проявлений его слабости. Но постепенно, опираясь на поддержку друг друга, они привыкли, и вскоре уже не представляли себе жизни без моря. Матвей ходил в плаванье несколько раз, и всегда был любимцем команды. В еде не привередничал – ел, что давали, нужду справлял исключительно в отведенном месте. Во время работы под ногами не путался, а в отдыхе был незаменим: мог и подурачиться и поиграть, и чужие откровения, если нужно, выслушать, и успокоить своей теплой кошачьей душой, если что. Лакомств не выпрашивал, но если кто подкидывал вкусный кусочек – отказом не обижал, словом, любили Матвея все – от самого младшего юнги и до капитана. Матвей стал настоящим путешественником. Когда прибывали в какой-то порт на день-два, он сходил на берег, осматривал достопримечательности, пробовал местную кухню, успевал и по пушистым красавицам пройтись, чтоб иметь полное представление о стране. На корабль старался возвращаться вовремя, но даже если и разомлел он после бурной ночи развлечений, одного гудка было достаточно, чтоб команда увидела – вот он, Матвей, несется изо всех сил своих четырех лап, чтоб успеть запрыгнуть на борт родного корабля.Зато надо было видеть, как они с хозяином возвращались домой! И дядя Митя с метлой, и ребятишки, и все соседи с улыбкой наблюдали, как гордо вышагивает Матвей рядом со своим хозяином, распушивает хвост, подмигивает дворовым красоткам: «Вот я отдохну с дороги часок-другой, а потом уж порасскажу вам о заморских диковинах, ведь вы дальше своего двора и не были нигде!». Вот так и жили они с хозяином: возвращались, отдыхали и готовились к новому плаванью. Тот, роковой для Матвея рейс, был в Индию, в порт Мумбаи (бывший Бомбей). И, вроде, все было, как обычно, и не предвещало никаких волнений. Но когда сухогруз был готов к отплытию, Матвей не вернулся на корабль. Искали, звали, давали один гудок, два, пять, десять… Нервничали все, а на хозяина, метавшего от кормы до носа, вообще старались не смотреть. Ждали сколько могли, но в конечном счете, отчалили от берега… Вся команда была подавлена. Они уговаривали себя, что в жизни случается всякое, и такой умный, самостоятельный кот не пропадет нигде. И только убитый горем хозяин твердил: «Как же вы не понимаете, если Матвей не вернулся на корабль, значит, с ним случилась беда!». Когда молодой человек в одиночку подошел к своему двору, боясь услышать знакомое: «А вот и наши морячки вернулись!!!», он опустил голову и тихо проговорил: «Матвей не вернулся. Он… потерялся в чужой стране». Он брел к своему подъезду, а на родной, знакомый с детства двор, словно опустилась огромная серая птица, заслоняющая своими мягкими крыльями привычный гомон и яркий свет. Все сопереживали добродушному моряку, понимая, какая это для него утрата. Он даже летал в Мумбаи, потратив на это путешествие почти все, заработанные за пол года плавания, деньги. Бродил по узеньким улочкам, толкался в суетливом порту, заходил в прибрежные кабачки, без устали расспрашивая о крупном черном коте с белыми пестринками, показывая фотографии – но все без толку. Матвей пропал… Но человек (в отличие от преданного животного) может пережить все. Жизнь не стоит на месте, и молодой морячок продолжал ходить в плаванье, стараясь не обращать внимания на ноющую боль одиночества. Прошло два года. Как-то раз, возвращаясь домой из очередного рейса, он встретил на утренней улице дядю Митяя, идущего из гастронома. «О! Иди-иди, там тебя гости дожидаются!» Ничего не понимая, он даже не успел расспросить добродушного дворника, потому что со стороны двора, по маленькому переулку к нему неслось нечто грязно-серое, напоминающее клубок спутанных веревок. И только, когда этот клубок с разгону запрыгнул на его плечи, он задохнулся в судорожной догадке, не смея даже поверить: «Матвей?!!!». Да это был Матвей, пришедший домой из Индии!!! Исхудавший, свалявшийся, грязный, без правого уха и… совсем седой. Его дорога домой, длиной в два года, по самым минимальным подсчетам составляла около семи тысяч километров и проходила по восьми странам!!! Она измотала его тело, но душу оставила прежней – горячей и любящей. Он терся крупной головой о щеку хозяина, он преданно заглядывал в его родные глаза, которые тот прятал, зарывшись лицом в грязную шерсть, он жадно лизал его щеки, ставшие отчего-то солеными, и тихо шептал: «Да ты что, хозяин! А как увидит кто? Ну, будет, будет… Идем домой». Спустя часа два, сытый, накупанный, вычесанный Матвей лежал на своем диване и, не мигая, смотрел на хозяина. «Неужели, это ты, Матвей! Неужели, ты вернулся ко мне?» «Конечно, вернулся. Ну, а как по-другому? Ведь ты сам говорил – мы с тобой мужчины, мы сильные. А предательство – это удел слабых. Ты не спрашивай меня, почему я не возвратился на корабль, что чувствовал, когда понял, что остался один, что испытал за эти два года, как нашел дорогу домой. Все это неважно. Важно то, что я знал – ты меня ждешь, и потому я просто шел и шел, ради этого самого момента – когда мы снова вместе.» Месяца два поправляли здоровье у тетки в деревне – на природе, на парном молочке, на домашнем творожке и сметанке. А когда бочки округлились, шерсть отросла и заблестела, когда прелесть местных кошечек начала вызывать интерес, вернулись домой. А через какое-то время и жену хозяину подыскали, и когда пришло время идти в новое плаванье, Матвей внял уговорам и остался дома с хозяйкой. Они всегда вместе идут в порт, чтобы провожать или встречать хозяина. Но когда он в плаванье, Матвей и сам частенько приходит на пристань, садится, смотрит на море и ждет. Он по собственному опыту понимает, каким опасным бывает море. Но он смотрит и смотрит в бескрайнюю даль, потому что они оба очень хорошо знают – если тебя кто-то ждет, с тобой ничего не может случиться... Автор : Татьяна Лонская

Пятилетнюю Люську решено было отправить на лето к бабушке. Девочка плакала, не хотела; бабушку она не помнила и остаться у нее без родителей ей казалось страшно. Но родители были непреклонны. Папа был партийный работник, мама учительница. Они оба были заняты на работе с утра до вечера, и Люська оставалась дома под присмотром соседки. А у той и своих трое, мал-мала меньше. Мама, пытаясь успокоить дочку, говорила: «Вот увидишь, как тебе понравится. У бабушки есть курочки, ты их будешь кормить, и козочка тоже есть, ты с ней подружишься, она тебя молочком будет поить.» Девочка умолкала на время, пытаясь представить, как это козочка может поить молочком. На утро был назначен отъезд. Папа выхлопотал на службе бричку, запряженную серой лошадкой, в нее погрузили Люськины пожитки, усадили маму с Люськой и бравый красноармеец помчал их за город, в деревню. Еще недавно в стране гремела гражданская война, но Люська самой войны не помнила, а помнила только, как отец то появлялся в шинели с шашкой и револьвером на ремне, то снова уходил надолго, и мама тогда все время плакала. Еще она помнила, что ей все время хотелось есть, она просила маму: «Дай хлебуська,» — и мама снова плакала, но ничего не давала. Теперь Люську уже не мучил голод, но вот, на тебе, новая напасть: нужно было расстаться с мамой на все лето. А сколько это — все лето, она представить не могла. Видимо, очень надолго. Впрочем поездка Люське понравилась. Ее все забавляло — и то, как молодой возница управляет лошадкой, и то, как лошадка помахивает хвостом, отгоняя мух, и даже, как она на ходу роняет «яблочки». Путь был не близкий. Люська в дороге успела и поесть, и поспать, и проснулась она только тогда, когда услышала: «Тпрррррр,» — и лошадка остановилась у бабушкиного дома. Прощание с мамой снова вызвало море слез. Кое-как маме удалось оторвать от себя плачущую Люську. Но вот и пыль уже осела за удаляющейся бричкой, а девочка все еще всхлипывала, размазывая слезы по запыленному лицу. Бабушка что-то говорила, успокаивая внучку, но она не слушала и, вдруг, успокоилась при появлении большой, разноцветной кошки. Никогда ей не приходилось видеть таких пестрых кошек. И кошка тоже взирала на девочку, казалось, с удивлением. «Вот, познакомься, это Муська, она у нас дом от мышей сторожит. Можешь ее погладить, она добрая,» — сказала бабушка. Кошка была действительно добрая, она разрешила себя погладить и так умиротворяюще подействовала на девочку, что та забыла о своей недавней печали. Бабушка накормила внучку и в баньке попарила. «Как в сказке про Иван-царевича,» — думала Люська, засыпая. Тосковать Люське было некогда совершенно. Новые впечатления сыпались на нее как из рога изобилия. Ей все было интересно, она с любопытством наблюдала, как бабушка доила козу, как молодые петушки дрались между собой, как кошка ловко взбиралась на дерево, словом, буквально все, чего она была лишена в городе. Но самое интересное началось после знакомства с соседом. Это был рыжий, обсыпанный веснушками мальчишка лет, примерно, девяти-десяти. Он первый заметил прибавление в соседской усадьбе. «Эй, малявка, ты откуда взялась?,» — окликнул он ее. Она опешила от такого фамильярного обращения и ничего не ответила. Тогда он, перемахнув через плетень, подошел к ней: «Тебя как звать-то?» «Люська,» — ответила девочка. «А меня — Пашка,» — и он по-взрослому протянул руку. Она не знала, что делать, и он сам взял ее руку своей довольно грязной рукой, сжал ладошку и потряс ее. Так началась их дружба. Он называл ее малявкой, она делала вид, что обижается, и дразнила его конопатым. Он тоже делал вид, что сердится, и грозил отстегать крапивой. Однако они привязались друг к дружке и были почти неразлучны. Бабушке некогда было следить за внучкой. Сыта, цела и, слава Богу. Только знакомство с Пашкой она не одобряла: «Не ходила бы ты с ним, — увещевала она девочку, — научит плохому. Они с дедом страсть, какие ругатели». Пашкин дед был его единственный родной человек. Родители погибли в гражданскую. Пашка их и помнил-то плохо. Дед воспитывал внука, как умел. Он некогда был боцманом на военном судне и понятие о педагогике имел весьма своеобразное. Свою воспитательную речь, он переплетал такими «спиралями», что «великость и могучесть» родного языка просто меркли. И естественно, что и внуку привилось немало замысловатых, непечатных эпитетов его воспитателя. Люська не понимала ругательных слов и не придавала им значения. Зато Пашка наполнял ее жизнь такими приключениями, которые городской девочке и не снились. Каждый день привносил в ее жизнь что-нибудь новое. Пашка смело уходил в лес, не боясь заблудиться, и уводил ее вместе с собой. Какой-то внутренний компас приводил его обратно, указывая путь. С ним она не боялась ничего, ни густых зарослей, в которых что-то шевелилось, ни зыбкой почвы под ногами. Лишь однажды она вскрикнула, когда из под их ног выскочил большой заяц. Пашка только рассмеялся: «Эх ты, городская, зайца испугалась!» Они возвращались, перепачканные соком ягод, с полными лукошками грибов. А как славно было в жаркий день плескаться в речке! Плавать она не умела. Пашка ее и этому научил. Он заботливо поддерживал ее пока она осваивала приемы плавания, и она восхищалась его силой — как это он умудряется держать ее на вытянутых руках — она не знала, что в воде почти ничего не весит. Как-то он сказал ей: «Завтра идем на рыбалку, смотри не проспи.» Люська уже видела, как другие мальчишки, постарше, удили рыбу. Пашка только досадовал, что у него нету снастей. Где он раздобыл эти самые снасти, Люська так и не узнала. Наверное, выменял на что-нибудь. И в мысли этой она утвердилась, поскольку денег у Пашки не было, чтобы купить их, а дед его за что-то выдрал крапивой, не стесняясь соседей. Она стала невольным свидетелем страшной экзекуции, после которой стала бояться Пашкиного деда не меньше чем крапивы. Пашка мужественно вынес порку, но после попенял Люське: «Чего уставилась, задницы никогда не видела?» Люська и вправду никогда не видела такой красной попы. Она с жалостью смотрела на своего друга: «Очень больно?» «Это еще не больно, вот когда вицей дерут, это больно — так больно.» Утром, с рассветом Люська уже не спала. Коротким свистом Пашка подал сигнал. Бабушка оглянуться не успела, как Люськи уж и след простыл. Пашка наловил кузнечиков, и они направились к речке. Удилище он смастерил из длинного прута лещины, поплавок сладил из пробки, ловко привязал крючок, безжалостно насадил на него кузнечика, забросил удочку. «Теперь сиди тихо, чтобы рыбу не спугнуть,» — сказал он ей. Люська сидела тихо, почти не шевелясь. Она с благоговением смотрела на Пашку и восхищалась им. «Как же он много знает и умеет,» — думала девочка. Старания и мучения Пашки не пропали даром. Они тащили в деревню двух, приличного размера, блестящих на солнце чешуей, голавлей. Одного он отдал Люське, со словами: «Тащи домой, пусть бабка зажарит,» — другого отдал деду. Обиды на деда у него не было. Ну, раз порядок такой, флотский, заслужил — получи. Да и дед драл его в общем-то, без злобы, для порядку. Бабушка рыбине обрадовалась, но дружбу с Пашкой все-таки рекомендовала оставить, не особенно надеясь, что внучка послушается. Лето для Люськи пролетело, как один день. Она даже удивилась, когда к дому подкатила знакомая бричка с тем же красноармейцем и мамой на пассажирском месте. Приезду мамы Люська конечно была рада, но уезжать ей совсем не хотелось. Она стала уговаривать маму оставить ее еще хоть ненадолго, а поскольку слов ей не хватало, то она ввернула кое-что для убедительности из матросского лексикона. Маму чуть удар не хватил. Она схватила дочь в охапку и никакие уговоры на нее уже не действовали. Люська даже не успела попрощаться с Пашкой... Санинструктор младший сержант Людмила Прокофьева, лежа в вагоне военного эшелона с закрытыми глазами, перебирала в памяти всю свою жизнь. Она понимала, что потом, в военных буднях ей будет не до этого. То детское лето в деревне ей вспоминалось, почему-то с особенной ясностью. Она так четко представляла все подробности того времени, как будто все происходило только вчера. Фронт встретил девушку дымом и запахом гари. Она отыскала санчасть полка, в котором ей предстояло служить. Седовласый, с воспаленными глазами хирург, встретил ее улыбкой. «Товарищ...» — «капитан» — подсказал он, (халат скрывал погоны). «Товарищ капитан, младший сержант...,» — начала рапортовать она. Он махнул рукой: «Вижу, вижу, что сержант.» Он протянул руку, взял документы, пробежал глазами: «Отдохни, дочка, пока затишье. После будет не до отдыха.» «Да я не устала. Готова к выполнению...» Он опять махнул рукой: «Ну и хорошо, что не устала, сходи тогда, доложись комбату, он у нас сейчас за командира полка.» И он показал, в каком направлении находится штаб. Людмила еще пару раз спрашивала дорогу у бойцов. Один пожилой солдат, посоветовал: «Ты лучше по траншее иди к штабу-то, а то мало ли что. Как бы не приглянулась немецкому снайперу.» А приглянуться она могла кому угодно. Бойцы оглядывались на тоненькую, красивую девушку в новенькой форме, перетянутой широким ремнем. Она чувствовала за спиной их восхищенные взгляды и, проходя мимо группы солдат, услышала вдруг: «Такую красоту, да в пекло, о-хо-хо...» «Пекло» она пропустила мимо ушей, но слова солдата заставили ее зардеться. Она низко пригнулась, входя в штабной блиндаж. «Кабинет» комполка был отгорожен брезентовым пологом. При ее появлении в «прихожей» молоденький связист, сидевший за аппаратом вскочил. «Дисциплинка,» — отметила она про себя. Она жестом усадила его на место. «Командир здесь?,» — спросила она. Солдат снова хотел встать, она удержала его. «Так точно, — связист завертел ручку аппарата — сокол-сокол, я весна, ответь — на том конце ответили, он закричал — товарищ майор, сокол на связи!» За брезентом раздался хриплый голос: «Кузьмина! Кузьмин, готовь разведгруппу и на левый фланг. Там «фрицы» что-то затевают! Что?! Сам пойдешь!,» — и он добавил несколько слов, от которых связист покраснел из-за присутствия девушки. Комбат грохнул телефонной трубкой, «Они, вишь ты, устали, а мы тут не устали,» — и он снова добавил к вышесказанному … … … … ... кое-что. «Товарищ комбат, к вам младший сержант,» — прервал тираду связист. «Пусть заходит.» Людмила, еще не убедившись в своей догадке, откинув брезент вошла: «Товарищ майор, младший се... Пашка!» Майор вытаращил глаза. «Конопатый!» Еще с минуту длилось молчание. Майор вглядывался в улыбающееся лицо девушки. Наконец его оцепенение прошло: «Люська? Малявка?!» Объяснений не понадобилось. Они бросились друг к другу в объятия. Они глядели в глаза друг друга и не могли наглядеться, говорили и не могли наговориться. Он достал из кармана кисет с махоркой, оторвал клочок газеты, собираясь закурить, взглянул на нее: «Позволишь?» «Конечно.» Она развязала вещмешок и достала несколько пачек папирос. «Ты, что же, куришь?» «Нет. В пайке выдавали, я не стала отказываться, подумала, что пригодится.» «Еще как!» Он с удовольствием затянулся «гражданской» папироской. «Васильев — связист вбежал — угощайся — он придвинул открытую пачку, — а нам с сержантом чайку организуй.» Солдат расплылся в улыбке: «Есть, товарищ майор.» Он иногда по зову связиста хватал телефонную трубку, сдержанно отдавал команды, поглядывая на свою гостью и удивляя того, кто был на другом конце провода своей «деликатностью». Начались бои, изнуряющие, кровопролитные. Медсанчасть была переполнена ранеными. Одних отправляли по госпиталям, других хоронили. Фронт перемещался постоянно, работы прибавлялось. Приходилось сворачивать и на новом месте снова устанавливать лазарет. Медики и санитары сбивались с ног, валились от бессонницы. И только младший сержант Прокофьева, как будто не знала усталости. Каждый час передышки она бежала в штабной блиндаж к своему Пашке. Нежданно и не своевременно с ней случилось то, чего ждет каждая девушка, да и вообще каждый человек. Она полюбила своего Пашку, так горячо и так преданно, как случиться может только на войне, где люди ходят по краю, и где счастье может оборваться в один миг. А ему теперь казалось, что он и не переставал любить ее с детства, с той самой минуты, как увидел. Они не спали. Лежали рядом в блиндаже, он нежно целовал ее горячие губы, стараясь не царапать щетиной, она отвечала на его поцелуи, шепча что-то, что доходило до его сознания не через слух, но через сердце. Короткие передышки в боях не давали им насладиться друг другом и от того становились еще дороже. Тяжелые, низкие тучи застилали небо, но фронтовики всегда на слух распознавали, что за самолеты скрываются за ними и в какую сторону направляются. Бывало, кто-нибудь скажет: «Наши полетели «фрицам» задать — если заслышит гул советских «Илюшек», или — к нам летят, черти, сейчас начнется.» И тогда начиналось! Грохот от разрывов бомб и треск зениток сливались в такой адской симфонии, что казалось — сейчас полопаются нервы и барабанные перепонки. В лазарете паники не было, никто не покидал своего поста, никто не бежал в укрытие. Все работали как обычно, только врачам приходилось кричать в полную силу голоса, так как из-за грохота их не слышали ассистенты. Но вот все стихло. Очередная атака была отбита. Последний раненый был забинтован. Младший сержант Прокофьева впервые почувствовала дрожь в ногах и странную, какую-то, тошноту. Необъяснимая тревога вытолкнула ее наружу. Она побежала проведать любимого. «Вдруг он ранен, а меня рядом нет,» — думала она... На месте штабного блиндажа зияла огромная воронка. Девушка смотрела на нее и не могла поверить своим глазам. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон. Ну не мог же ее Пашка погибнуть! Даже странно, отчего это бойцы подходят и снимают каски и пилотки. Этого не может быть! Она стояла на краю воронки, не чувствуя своего тела. Тот самый, пожилой солдат, который советовал остерегаться снайпера подошел к ней и обнял за плечи: «Хорошая могила досталась комбату, глубокая. Ты, девушка, не стой, как каменная, поплачь, не жги сердце». Люська выла, кусая пальцы, лежа на вагонной полке. Поезд уносил ее в тыл, в ночь. Она ехала рожать Пашкиного ребенка. Прошло много лет. Ее дочь четырежды стала матерью. Бабушка Люся четырежды стала бабушкой. Сегодня у нее был радостный день. Младшенький внучек должен был навестить ее. На кухне было наготовлено всего, самого любимого Павлушей. Бабушка сидела в ожидании с альбомом на коленях, разглядывая фотографии. У старших внуков были уже и свои дети, ее правнуки. Ей приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, кого как зовут, и дни их рождения. Темненькие, беленькие, всякой масти детские личики смотрели с черно-белых и цветных фотографий. А рыжий был только один. Она всех их любила одинаково. По крайней мере, она убеждала себя в этом. Но вот и долгожданный звонок. Она почти как в молодости, с легкостью покинула кресло, метнулась к двери. На пороге стоял морской офицер — ее Пашка, в золотых погонах, в золотых веснушках, он улыбался бабушке точь-в-точь как тот, погибший, самый дорогой ей человек. Автор: Владимир Степной

– Слава, – сообщаю мрачно, – я села на диету. – А чего такая грустная? – сочувственно откликается муж. – Раздавила? – Козёл, – бормочу я и шлепаю на кухню варить волшебное похудайское хрючево. Минут через 10 муж начинает тревожно принюхиваться. – Да! – с вызовом говорю я. – Я на диете и буду это есть!… – Да подожди, – отмахивается Слава, не переставая дергать носом. – Точно... Тот самый запах... Мммм... И блаженно разваливается в кресле. – Чегооо? – недоверчиво спрашиваю я. – Тебе нравится, что ли? Никогда не думала, что у меня может быть что-то общее с человеком, которому нравится запах вареного сельдерея. Им же пытать можно, если международная конвенция ещё не запретила. А судя по запаху — должна была. – Знаешь, – продолжает муж, прикрыв глаза от удовольствия, – когда я был маленьким, меня на лето к бабушке в деревню отправляли. И там такой же запах был, когда она готовила. Я расплываюсь в улыбке, а он продолжает: – Она свинюшек держала и два раза в день им вот такую хрень бодяжила... Один в один пахнет, прям ностальгия... Я стою охреневшая, а он открывает глаза и восторженно говорит: – А свиньи-то у неё знаешь какие жирные вырастали? И ржёт...)) Ну, вот, как так жить? Иллюстрация: Lisandro Rota

На рассвете приснился мне дом. Мой родной отголосок из детства. Где по лужам да в дождь босиком. И дружили мы все по соседству Там в обед огурец и картошка. А на полдник стакан молока. Я так жадно гляжу из окошка. «Выходи!» - мне кричит детвора. Вновь бегу по камням и опилкам. Пирожки по карманам - для всех! И бинты - разбитым коленкам, Всё ведь было: и слёзы и смех. В доме пахнет дровами и мамой. И ромашковым счастьем звучит. Где счастливым я был самым самым... А будильник вернуться велит. Но глаза не откроются сразу. Сон за краешек крепко держу. Умоляю вселенский я разум: Сохранить то, чем так дорожу! Автор: Ольга Боргозано Художник Владимир Акимов “Небо голубое”

🌷Стрижка и окрашивание на волнистые волосы☝️✂️

Мачеха Прямо перед женским днем, по-моему, за день, в мой кабинет вошла пара. На вид обоим лет по 35. С математической точностью я определила беременность невесты - 25-27 недель. За несколько месяцев работы, сопоставляя предъявляемые справки с животами будущих жен, я стала уже экспертом. Эта пара тоже хотела быстро расписаться: как оказалось, жених, подполковник, через три дня уезжал в Афганистан, у него на руках было предписание, по которому я просто обязана была их зарегистрировать без пресловутого испытательного срока. Я дала им заявление о вступлении в брак, чтобы они заполнили его в приемной, где были все образцы. Минут через двадцать они зашли обратно и подали мне заполненный бланк. В графе "семейное положение" оба написали - "вдовец", "вдова". "Интересное совпадение...", - подумала я, и попросила предъявить свидетельства о смерти супругов. Взглянув на них, я обомлела еще больше: их супруги умерли в один день! Я посмотрела на диагноз, от которого пришла в ужас: оба погибли от осколочных ранений и острой кровопотери в Афганистане... Видимо, все вопросы были так красноречивы в моих глазах, что они почти одновременно произнесли: "Во время бомбежки в Афганистане... Снаряд попал в госпиталь. Моя жена работала медсестрой, а ее муж там лежал с травмой. Мы дружили семьями, оба выпускники ТВОКУ, Ташкентского военного училища. Служили тоже все вместе. Вот такая невеселая история. Я через три дня снова уезжаю. У меня трехлетний сын, у Наташи детей нет. Это первый, наш совместный..." - очень грустно произнес Сергей, так звали жениха. В такие минуты не находишь слов для утешения. Все что я могла сказать - это была самая нелепая фраза, что у них все наладится, и они обязательно будут счастливы. Наташа иронично улыбнулась, и они оба вышли в коридор, пока я стала заполнять документы. У меня не хватило мужества пригласить их в зал регистрации, и я их расписала тут же, втихую, даже без традиционных дежурных фраз, просто пожелав удачи. Через год они появились вновь. Наташу я даже не узнала - после родов она здорово похудела, а Сергей сильно поседел. Я пригласила их в кабинет и спросила о цели визита. Ответ меня ошарашил - пришли на развод... "Во-первых, у вас ребенок, пока ему не исполнится год, никто вас не разведет. Во-вторых, развод только через суд. Я вам помочь не могу. Но, если честно, в чем причина?" Сергей кивнул на жену, мол, она все расскажет, а сам пошел покурить. Наташу буквально прорвало: "Мы с Сергеем сошлись на нашем общем горе через три месяца после гибели наших половинок... Я ведь военный врач. Он переехал ко мне, и, когда я забеременела, то вернулась в Ташкент, где мы и расписались, ну Вы сами это сделали. У нас родился сын, я сама приходила за метрикой, Вы были в отпуске. Все у нас складывалось замечательно. Сергея комиссовали из-за ранения, и он сразу приехал ко мне. Ему выделили большую квартиру, и мы решили забрать его сына, тоже Сережу, от его первой тещи. Ребенок, истосковавшийся по матери, сразу потянулся ко мне и стал называть меня "мамой". Нашему счастью, на тот момент, не было предела. Но после рождения нашего второго сыночка Нину Васильевну (тещу от первого брака) словно подменили - она стала забирать внука на выходные, после которых он приходил домой очень подавленным, плакал, кричал, что я не мама, его мама лежит в земле, он видел ее на кладбище, целовал ее, а папа - предатель, променял его на какую-то дуру. Представляете, слышать все это из уст четырехлетнего ребенка?! Я терпеливо всю неделю "обрабатывала" маленького мученика, все нормализовывалось, а с понедельника начиналось по-новой. Я устала, Хикоят Анатольевна. Помогите с разводом, и я уеду к маме в Крым." Мне стало не по себе. Было очень жалко и Наташу, и Сергея, и тещу, и, конечно, маленького Сережу. Видимо, мать погибшей дочери никак не может свыкнуться с мыслью о ее смерти (да как с этим свыкнешься) и не понимает, что плохо делает именно внуку, попирая все интересы маленького существа, его право на счастье.... По натуре я привыкла рубить с плеча и решать все незамедлительно. Я попросила позвать Сережу, чтобы дважды не излагать свою мысль. "Значит так. У вас создалась сложная ситуация, но не тупиковая. Сколько лет Нине Васильевне, почти семьдесят? У нее есть другие внуки? Есть. Так... я сейчас приглашу сюда инспектора опеки и будем Сережу усыновлять Наташей. Самое главное, это ваше обоюдное согласие. Жестоко с бабкой? Согласна. А с ребенком не жестоко? Вы его просто потеряете... иначе..." РайОНО находилось на нашем же этаже, в другом крыле. С инспектором опеки, Екатериной Андреевной, в свое время я быстро нашла общий язык, и поэтому смело ей позвонила, попросив при возможности заглянуть ко мне. Через пять минут она уже была в моем кабинете. Я быстро изложила всю ситуацию и попросила ее о помощи. Она задала пару вопросов, написала перечень документов и велела поторопиться, так как уезжает в отпуск. Уже через две недели было готово решение председателя райисполкома об усыновлении, которое я с удовольствием исполнила, исправив графу "мать" в свидетельстве о рождении маленького Сережи на данные Наташи. В этот момент я впервые увидела улыбку на лице ее мужа. Он крепко пожал мне руку и сказал: "Спасибо... Вы так здорово «разрулили» эту ситуацию. Я бы никогда не решился на это. А Наташу я люблю. Она замечательная мама..." Через три месяца вся семья в полном составе пришла ко мне в загс. Попрощаться. Они уезжали все в Крым. Мне стало немного грустно... Но я искренне была рада, что у них все наладилось... ...Еще несколько лет я получала от них поздравительные открытки на Новый год. «Цитадель знаний»